Дневник плохого года

Миссис Сандерс, сказала я, пожалуйста, позвоните мне, если с Senor'oM что-нибудь произойдет, если ему придется лечь в больницу или того хуже. Я могла бы попросить Алана, своего бывшего, но у нас теперь несколько натянутые отношения, и вообще, Алан — мужчина, а мужчины ненаблюдательны. Позвоните мне, и я сразу приеду. Не то чтобы я могла много для него сделать — я же не сиделка, — но как представлю, что он, совсем один, ждет смерти… У него ни детей, ни других родственников, насколько мне известно, по крайней мере в Австралии, значит, некому будет распорядиться, а это нехорошо, это неправильно — в общем, вы понимаете, о чем я.

24. О Достоевском

Вчера вечером я снова перечитал пятую главу второй части «Братьев Карамазовых», главу, в которой Иван отказывается от пропуска во вселенную, сотворенную Богом, и обнаружил, что плачу безудержными слезами.

В Таунсвилле, чисто для смеха, я попробовала себя в качестве модели. Если есть настроение, зайдите на www.sun-seasleep.com.au — это каталог, его можно по почте заказать, я там в разделе ночных сорочек, очень соблазнительно выгляжу, хоть и нескромно так о себе говорить. Теперь, в случае чего, всегда можно будет стать моделью, пока возраст не начнет сказываться, и это очень утешает.

Не уверена, что миссис Сандерс действительно поняла, о чем я, она же несколько не от мира сего, да и радар ее настроен далеко не на Senor'a К., но она записала мой телефон и обещала позвонить.

Только ему не говорите, попросила я. Обещайте, что не скажете. Не говорите ему, что я наводила справки. Не говорите, что я беспокоюсь.

Она обещала, но гарантий, конечно, никаких.

Эти страницы я перечитывал бессчетное количество раз, однако вместо того, чтобы начать привыкать к силе их воздействия, я становлюсь перед ними всё более и более уязвимым. Почему? Дело не в моем сочувствии к Ивану, не умеющему примириться с несправедливостью и требующему того же от других. В отличие от Ивана, я считаю, что величайшее изо всех приношений на алтарь политической этики было сделано Иисусом, когда он убеждал униженных и оскорбленных среди нас подставить другую щеку и таким образом разомкнуть круг отмщений и возмездий. Почему же, несмотря на мои убеждения, Иван заставляет меня плакать?

От Алана уже несколько месяцев ни слуху ни духу. После разрыва он каждый день звонил, хотел, чтоб я вернулась. Но сам так и не приехал, а у меня свой способ проверять мужскую любовь — мужчина должен быть готов встать перед женщиной на колени, протянуть ей букет алых роз, умолять о прощении и обещать исправиться. Ужасно романтично, да? И вдобавок из области фантастики.

Значит, я беспокоюсь? Не совсем, не так, как обычно беспокоятся. Мы все умрем, он стар, он как никогда готов к смерти. Какой же смысл цепляться за жизнь только ради того, чтоб цепляться? Пока можешь сам о себе заботиться, всё О К, но уже когда я уезжала из Сиднея, я видела — он прямо на глазах дряхлеет. Недалек тот день, когда ему придется оставить свою квартиру и перебраться в дом престарелых, а ему там не понравится. Так что меня не столько его смерть огорчает, сколько то, что может случиться перед смертью. Миссис Сандерс, конечно, добрая, но она всего лишь соседка, а я — нечто большее.

Ответ никакого отношения не имеет к этике или политике, он касается исключительно риторики. В своем горячечном монологе против прощения Иван беззастенчиво использует чувство жалости (дети, принимающие муки) и карикатуру (жестокие помещики) с целью подогнать решение под ответ. Сквозящие в его словах намеки на боль, личную боль души, неспособной вынести ужасов этого мира, куда сильнее, чем его же рассуждения (не слишком убедительные). Меня захватывает Иванов голос, данный ему Достоевским, а не Ивановы доводы.

Короче, Алан так и не приехал, и я перестала отвечать на его звонки, а он в конце концов перестал звонить. Наверно, другую нашел. Не хочу знать, так что не сообщайте мне. Прежде всего, Алан не должен был бросать свою жену. Это я виновата. Алану надо было себя перебороть.

Он любил меня, любил на свой, стариковский лад, а я не возражала, ведь он границ не переступал. Я была его Segretari'eft, его секретом, лебединой… арией, как я ему частенько говорила (в шутку), а он и не отрицал. Если бы я дала себе труд прислушаться к теплой весенней ночи, я наверняка уловила бы льющуюся из шахты лифта любовную трель. Они пели вместе, Мистер Грусть и Мистер Сорока, они составляли скорбно-любовный дуэт.