Под впечатлением блеска и пышности хаканского величия [Тимура] страх и трепет овладели сердцами врагов веры; ужас и испуг посетили двор их. Несмотря на то что они гордились многочисленностью [разнообразного] вооружения и своею храбростью, что занимали своим множеством большое число гор и степей и что скромность была не в их характере, от ударов [грядущего] царственного раздражения они перепугались насмерть.
Тем не менее моголы внешне проявили смелость и [прилагали] бесплодные усилия [к отражению Тимура]. Столько с ними произошло у него сражений, пока в конце концов: моголы не избрали правильный путь и не заняли пост рабского служения и выражения покорности [эмиру Тимуру]. Склонившись до земли лицом самоунижения, они сказали, полустишием: “Мы все твои рабы, а ты повелитель!” Кому не сопутствовало счастье и кто не обрел удовольствия повиновения, страницу жизни того перо судьбы перечеркнуло чертою погибели, и стрела небытия, пущенная с тетивы большим пальцем предопределения, избрала мишенью его душу. Когда все земли и владения моголов оказались прочно закрепленными под властью и повелением государя — завоевателя мира, когда все моголы пришли в состояние покорности, приняв условия служения [победителю], тогда только пришло полное освобождение от тех [забот, которые вызывались поведением моголов], и [его величество] возвратился в свою столицу, город Самарканд, с многочисленной добычей и с неисчислимыми [трофеями]. Неоднократно поддерживаемый [божественною] помощью в этих битвах [с моголами] и победоносный, он опять вернулся в резиденцию [своей] монархии, в заповедное место [своего] могущества.
Когда сопутствуемое блеском луны августейшего знамени солнце его султаната двинулось в свою сферу и достигло [там] апогея счастья в точке благородства, он [эмир Тимур] по силе возможности воздал благодарность бесподобному и достойному поклонения благодетелю [господу], — да прославится и да возвеличится он! — который есть причина увеличения милостей.
До высочайшего слуха [эмира Тимура] все время доходило, что правитель Хорезма Хусайн Суфи отказывает в правосудии [своим] подданным, кои суть вещи, отданные ему на хранение святейшим творцом, [и что он] разостлал им ковры насилия и беззаконий. [Вследствие этого эмир Тимур] подобрал поводья своего царственного намерения, соединенного с велениями судьбы и предопределения, безотлучно сопутствуемого победою и одолением, чтобы выступить походом на то государство. Он остановился в виду города. У Суфи не было того счастья, чтобы, подобно суфию, избрать отречение [от мира] и отшельничество и, предоставив свои драгоценности и казну [Тимуру], включиться в толпу свиты царского двора его величества. Хотя вдохновитель правоты и говорил на тысячу ладов:
Однако [Хусайн-Суфи] заложил уши разума ватою беспечности, советов полезных он не послушал и оказался осажденным в [своем городе]. В течение некоторого времени он выдеркивал осаду, а когда во второй раз случилось подвергнуться осаде, то у Йусуфа[26]
Суфи из-за внушающей страх августейшей короны пришло в сотрясение и дрожь все существо и крайне трудное положение довело его до болезни, так что рука опытных врачей оказалась короткою, чтобы достать до подола лечения. Под натиском сильного ветра смерти дерево его жизни упало с луга начальствования; знамя его миродержавия рухнуло. Да, рану, причиненную жалом смерти, не исцелит никакое заклинание, никакая уловка не принесет пользы в попытке отстранить небесный рок и никакое живое существо не осведомлено о тайнах сокровенного мира путем собственного размышления!