Дневник посла Додда

Шахт выразил также сожаление, что я не смог побывать в Нюрнберге. Я без обиняков возразил ему, что меня приглашали на партийный съезд, а в Соединенных Штатах считается крайне неуместным для посла или посланника принимать подобные приглашения. В подтверждение этого я сослался на прецедент с лордом Сэквиллом в 1888 году и другие аналогичные случаи. Шахту, да и другим немцам, это, видимо, никогда до сих пор не приходило в голову. Завтрак прошел в приятной атмосфере, причем разговор велся большей частью на немецком языке. Нам подавали утку с тушеной капустой.

Четверг, 7 сентября. Мои сотрудники, знающие толк в дипломатическом этикете, сказали мне, что вслед за вручением своих верительных грамот президенту Германии я должен устроить прием для всех членов дипломатического корпуса. Они полагали, что соберется человек сорок или пятьдесят. Хотя приглашения были уже разосланы, мне еще до наступления назначенного дня сообщили, что каждый дипломат приедет в сопровождении своих сотрудников.

И вот сегодня в 5 часов вечера к нам начали съезжаться гости. Готовясь к приему, мы украсили комнаты посольства: повсюду было много цветов, а огромная чаша для пунша была доверху наполнена соответствующим содержимым.

Мистер Гордон и я, а также граф фон Бассевиц – чиновник протокольного отдела – представляли гостям прибывавших послов и посланников. Приехало много видных лиц, в том числе Нейрат, Шахт и французский посол. Гости говорили о всяких пустяках, представители разных стран оживленно общались друг с другом и оставили в нашей книге для гостей более двухсот записей. Прием вполне удался и стоил нам всего 700 марок.

Пятница, 8 сентября. Сегодня меня посетил испанский посол Луис Сулуэта, и мы около получаса беседовали с ним по-немецки. Он произвел на меня впечатление весьма разумного и знающего человека. В свое время он был профессором философии Мадридского университета и, таким образом, мы с ним оказались близкими по своему складу людьми.

Понедельник, 11 сентября. Я нанес ответные официальные визиты ирландскому и венгерскому посланникам. Последний занимает весьма скромное помещение на третьем этаже какого-то очень древнего дома. Он показался мне весьма приятным и рассудительным человеком, как, впрочем, большинство подобных людей. Он говорил о том, что Венгрия должна быть снова присоединена к Австрии, и обе эти страны экономически должны примкнуть к Германии.

Выложив, таким образом, карты на стол, венгерский посланник тем самым поступил совершенно недипломатично.

Затем я нанес ответный визит испанскому послу, обосновавшемуся в прекрасном дворце, построенном и обставленном в годы расцвета германского империализма и слишком уж изысканном для скромного и интеллигентного представителя современной Испании, если только таковая вообще существует. Было очевидно, что мы гораздо более сродни друг другу, чем можно было бы ожидать.

Вечером мы все отправились на званый обед к профессору Эриху Марксу, моему университетскому учителю. Собралось очень интересное общество: два молодых офицера рейхсвера – сыновья профессора, чиновник министерства иностранных дел – некий Дрекслер с женой-голландкой, отличавшейся чувством юмора и пышными волосами, госпожа Маркс и другие члены их семьи. Разговор касался истории и политики и был весьма оживленным, так как Маркс обладает поразительным чувством юмора. Беседовали мы по-немецки и по-английски.

Вторник, 12 сентября. В 12 часов, на полчаса раньше назначенного срока, приехал мосье Франсуа-Понсэ и пробыл у меня минут сорок. Начав говорить по-английски, мы вскоре перешли на немецкий язык, которым французский посол владеет очень хорошо, так как до мировой войны учился в Берлине. С самого начала было видно, что он чем-то взволнован. Он рассказал мне об очень неприятном разговоре, который был у него накануне с бароном Нейратом. Было ясно, что у них возникли крупные разногласия и он хотел дать мне понять, насколько напряженными стали отношения между французами и немцами.

– В прошлое воскресенье, – сказал он мне, – они показали многочисленным зрителям спектакль, где Германия была представлена великой страной, к которой обращаются две отторгнутые у нее территории с мольбой снова принять их к себе. Немецкий народ представляли коричневорубашечники и замученные, беспомощные узники. «Французские солдаты» были вооружены до зубов, англичане и американцы стояли рядом, одобрительно взирая на них. Вся эта инсценировка имела целью возбудить у немцев сильнейшую ненависть к Франции и к другим странам мира. Я заявил решительный протест министру иностранных дел, но он лишь пожал плечами и обещал, что подобные выпады не повторятся. Мне ясно, что он бессилен что-либо сделать, даже если бы и захотел.