Дневник. Продолжение

Уже по силам счесть
на ближнем древе листья.
Уже с древесных чресл
не стали птичьи литься
нам в уши голоса...

Уже и сад молчит

и всё ясней читаем,
листвы не ополчив,
где каждый лист считаю —
по силам. Полоса

далёкая лесов уже готова счёту

отдать последний лист...
Что как гребёнкой счёсан,
лишь ветер-скандалист
провёл по волосам.

16 о к т я б р я

ОСЕНЬ. ВСТРЕЧИ С БРОДСКИМ

В глубине Адриатики дикой...

Умберто Саба

Чернозём. Фиолетовый грач.
Скрип капусты. Рябиновый росчерк
в голубом. Осень вышла за грань
любованья и гаснет досрочно...

Здесь, на родине, жизнь – дефицит,

солнце в складчину, свет по талонам...
На задворках силён девясил,
и забор на задворках поломан.

...В глубине Адриатики – то ж...

Если осень. Иосиф подскажет.
Затерялся его макинтош
в поворотах, в теченье... Подсажен

новый зритель на голос, на всплеск,

на виденье Венеции... В осень
уплываем под плесень и блеск
и – в упор – упираемся оземь.

18 о к т я б р я

«По осиновым полянам...»

По осиновым полянам,
по сугробам заполярным
погуляли всласть.

А теперь пора ответить,

сколько пущено на ветер,
перед тем, как стлать.

Не мягка постелька будет —

отвечаем не по букве —
а твердят, что пух...

Лишь не знаем и примерно

поворота (что приметы?!),
от какого – Путь.

19 о к т я б р я

19 ОКТЯБРЯ

Царскосельский денёк. Как при Пушкине. Путник не в счёт.
Он и сам по себе, и чужой, и уже позабытый.
Стихотворец о нём сообщить даже нужным не счёл,
и вдыхает октябрь – предстоят мировые событья.

С бронзой кружится лист, а недавно совсем золотой.

Круг друзей ещё здесь, и достаточно вытянуть руку...
И ещё на земле. Под ногами лоскутный платок
царскосельской листвы, и воронья доносится ругань.

Солнце падает вниз. Этот день унесу на плече —

тяжелее сума, но родимая ноша не тянет.
А о вечере – чур! – помолчим, как о том палаче...
О, как жаждешь под солнцем побыть царскосельским лентяем...

«Между солнцем и тьмой проложу папиросный лоскут...»

Между солнцем и тьмой проложу папиросный лоскут,
и в него завернусь, и погреюсь в тепле невеликом.
Как в пелёнке. Она не пропустит потоком тоску,
хоть ещё не воздух, не завеса, уже не вериги.

Просто хочется жить. А на многое сил – в пол-ладонь...

Только горсточка, ну – ни полпорции... Милости жажду.
И под грузом годов так охота побыть молодой...
И в пелёночке стыть чуть полегче, и кутаюсь жадно.

20 о к т я б р я

«Мир просит другого. Ни груза души...»

Мир просит другого. Ни груза души,
ни песни.
Бесплотного нет. Если есть – задушить.
Не бейся.

Ну что же, зимой и синица – слегка

идальго[2].
Свистит желтогрудая – а не слегла.
Ты тоже сойди на дорожку с ледка,
и – дальше.

20 о к т я б р я

ЛЕДЕНЕЦ или БЕЗ ХОДУЛЬ