Дневник расстрелянного (сборник)

— Ну, что, сладко? Говорят, Харьков взяли. Немцы оттуда бьют, а красные идут, как вода. Через два месяца сюда их ждут. Только, может, село наше немцы жечь будут, а?

* * *

Д. — кулачок, на Советы злобствующий:

— Кажуть, нимци видступають. Ось побачите. Ця зима та весна покажуть. Найдуться таки люди, що народ заберуть. Будуть их вилами, рогачами гнать.

* * *

Муж учительницы из Колодистого — коммунист, бывший директор школы — был отправлен в Германию. Вначале не писал — где. Теперь — что работает в горах (три тысячи метров): днем — по снегу в трусах, ночью — холод. Теперь написал:

«Приходилось голодать и холодать. Как бы хотел кабачковой каши». (Раньше никогда ее не ел).

27 ноября

Старуха пришла из села:

— Опять про этих Калачников чула. Жанна аж в Виннице была. Вона за красных дуже. Каже: «Почуешь, що нимци видступають, — аж легше станэ». Так и в Виннице вона про Калачникова чула.

Пришел он к попу:

— Приготовь на завтра пятнадцать тысяч.

Поп в жандармерию сообщил. У дома полицай стал караулить.

Смотрит: идет Жанна крестить дытыну. Чоловик с нею.

Пустил. Поп их встретил, а человек сказал:

— Пятнадцать тысяч приготовил?

— Нет.

— Давай, а то убью. — И положил бомбу на голову.

Поп отдал. Потом выходит к полицаям:

— Что вы сидите, деньги у меня уж забрали.

Полицаи зашли, увидели, что не бомба, а буряк на столе.

* * *

Приехал мой Иранец{9} из Киева.

— В Казатине раненых много. Эшелон за другим. Увидел — руки потирают. Спрашиваю:

— Русс бьет?

— О-о... бьет.

Сидел с раненым. Он сам русский. Попал в плен в ту войну, остался.

— Думаешь, мне воевать охота? Да пусть Гитлер провалится к... матери. Но попробуй убеги. За каждым иностранцем немец следит.

О Киеве. На улицах женщина тридцати — тридцати пяти лет протягивает руку:

— Родименький, дайте хоть что-нибудь. Ради Христа, ради спасителя. Муж лежит больной.

Магазины только для немцев, трамвай — то же. Еще разрешается рабочим на работу и обратно ездить на трамвае по одному маршруту. Много солдат, пустых квартир с мебелью. Лучшую мебель, одежду, даже рамы, стекла, двери немцы отправляли домой. Самолеты налетают часто. Не бомбят, бросают листовки. Кто взял — расстреливают всю семью.

1 декабря 1942 г.

Письмо от Николая{10} взволновало, но ничем не обогатило. Список убитых — целое кладбище. Они были так же не осведомлены и бестолковы, как мы! Видно, что оставшиеся голодают смертельно, растеряны, подавлены. Иранец говорил, что хотел привезти газету, да Коля так нервничал — порвал.

Наверное, они все на виду и на счету. А я ждал команды, изменения ситуации или хотя бы прояснения.

Письмо только всколыхнуло старое. Перечитывал его — и Маруся — раз за разом. Потом почти всю ночь не спал. Вспоминал о мертвых — и не верилось. Пытались представить, что с живыми. Мариша наплакалась.

7 декабря 1942 г.

Я все говорю: надо быть терпеливым. Надо учиться терпению. Надо учиться ложно улыбаться и лживо говорить. Но, господи, как это трудно быть терпеливым!

С каждым днем я чувствую, как сдают нервы. Внутри часами все будто дрожит. Кажется порой, что схожу с ума. А терпения с каждым днем надо все больше.

Когда выпью, меня тянет куда-то пойти обязательно, пойти прочь из хаты, а идти почти некуда. Да и никому не имею права показать, что сдаю. Для здешних немногих товарищей я в какой-то степени пример, и я говорю: «Терпение, друзья!» И не имею права их сбить с толку, раскрывшись перед ними.

А дома тоже тяжело. Мы на иждивении стариков. Если б два часа одиночества за столом ежедневно, я бы чувствовал, что делаю что-то. А то только иногда удается вписать несколько фраз в рассказ, и то чужих, деревянных.

* * *

Они переходят к все более резким мерам — маску вынуждены сбрасывать. Так с людьми в Германию. Уже ловят по ночам. Вешают для острастки. В одном селе никто не поехал. Все сбежали. Пошли по улицам, поджигали каждую десятую хату. Один дядька тесал. Увидел, выбежал с топором объяснить, что у него двое детей в Германии. Офицер, увидев его с топором, застрелил. Другой, когда стали поджигать, заколол солдата вилами. Перестреляли всю семью.

Старуха сегодня:

— Все никак про то село не могу забыть. А если ветер, не то десятая хата — все село сгорит.

Старик вспоминает:

— Мне тоже рассказывали. Одно село небольшое у леса было. А в лесу партизаны. Застрелили двух немцев. Тогда село сожгли — все хаты, конюшни, даже мельницу. Была водяная, и ту подожгли.

* * *

Где-то на Винничине хлопцы установили в лесу приемник. Вывешивали сводки Информбюро. Забрали всех мужчин в селе до двенадцати лет.

Возле Чернигова, говорят, тысяч шесть партизан. Послали против них полицию — отовсюду собрали. Те в лес ушли. Мост взорвали, да как автоматами, пулеметами встретили — полиция ходу.

15 декабря 1942 г.