Дневник режиссера. Комедии. Гайдай, Рязанов, Быков, Чулюкин, Серый, Фетин, Коренев, Оганесян

Мэр, 63 года: «Да, «ты меня уважаешь?» — это хорошо найдено!»

Банкир, 45 лет: «А самое сильное — это когда они «конец первой части» объявили!»

Все участники хором: «Да, это было сильно!»

Точно такой же эксперимент, в это же время, но уже в Америке, поставил журналист Мэлор Стуруа. Однако он показал аудитории два советских фильма: «Бриллиантовую руку» и «Белое солнце пустыни». Зрителей было столько же — 10 человек, хотя они, в отличие от парижского эксперимента, не могли представлять весь срез американского кинозрителя. Среди них были шесть студентов, занимающихся Россией, две секретарши и двое из обслуживающего персонала. Таким образом, в этой аудитории интеллигенции было больше, чем обывателей и рабочего класса, вместе взятых. Кроме этого, фильмы не были озвучены на английском языке и не имели титров — переводил сам Стуруа. Он же попутно и комментировал происходящее.

Со слов журналиста, «Бриллиантовая рука» провалилась по первому разряду. Причин провала было три. Вот как описывает их сам М. Стуруа:

«Первая причина: примитивность трюков. Погоня, или по-английски chase, — это особый жанр в американском кино, в котором киноянки достигли совершенства. Погоня в «Бриллиантовой руке» вызвала у моей аудитории смех, но это был смех пренебрежения, поскольку соотносится с американским chase, как «Москвич» с «Кадиллаком». Причина вторая: моральный подтекст комедии показался некомедийно педагогическим. «Это коммунистическая пропаганда под видом комедии», — говорили мне студенты. Третья — неожиданная — причина: до моих зрителей «не дошел» Юрий Никулин, хотя двое студентов сказали, что он «чем-то похож на Бастера Китона». Большинству больше по душе пришелся Андрей Миронов (его сравнили с Джерри Льюисом.) Любопытное замечание сделала одна из секретарш. «Почему почти все люди в вашем кино некрасивые? А мы слышали, что русские очень красивый народ».

Внутренние хохмы Гайдая, например, с титрами, до зрителей не дошли. А когда я попытался объяснить их, то мои студенты сказали, что это непрофессионально и носит скорее характер капустника. Сцену с проституткой опять же студенты объявили «плагиатом у Чаплина». В общем, «Бриллиантовую руку» забраковали, хотя отдельные смешки в аудитории были. Но скорее всего этот был смех «над». Студенты нашли фильм слишком примитивным, обыватели и рабочий класс — слишком назидательным.

«Белое солнце пустыни» приняли все слои моих зрителей, хотя по совершенно разным причинам. Секретарши и рабочий класс клюнули на сентиментальную наживку. Кстати, они горячо протестовали против убийства Петрухи, да еще на столь ранней стадии фильма. Как сказала одна из секретарш, «он должен был быть тяжело ранен, и одна из гаремных жен должна была его выходить». Секретарш и рабочий класс тронула супружеская верность Федора Сухова. Рабочему классу очень понравился Верещагин, хлещущий водку стаканами и потребляющий икру ложками. Но вот песня Булата Окуджавы о госпоже удаче им показалась странной в устах Верещагина, показалась слишком надуманной и sohpisticated — изощренной. Они, видимо, ждали «Очи черные» или «Калинку».

Меня искренне порадовали студенты, которые, как мне представляется, раскусили подлинную сущность фильма. Большинство из них объявило фильм сугубо эстетским и элитарным, замаскированным под народность. «Закадровые тексты посланий Сухова своей жене — типичное произведение изощренных городских эстетов», — сказала одна студентка…»

Вот такие полярные мнения были высказаны в ходе экспериментов в двух разных странах. Мне лично ближе точка зрения французских зрителей, которым «Бриллиантовая рука» понравилась почти безоговорочно. Но и американцев я тоже понимаю: все-таки тамошний кинематограф приучил их к комедиям по большей мере глупым, в которых, кроме мастерски поставленных погонь (здесь я с ними полностью согласен), больше ничего нет.

Иван Грозный в брежневской Москве («Иван Васильевич меняет профессию», 1973)

Возвращение к Булгакову

Как мы помним, еще в конце 60-х, сразу после завершения работы над «Кавказской пленницей», Гайдай собирался перенести на экран прозу Михаила Булгакова — его пьесу «Бег». По ряду причин эта затея не удалась, и «Бег» экранизировали другие. Однако в начале 70-х Гайдай вновь вернулся к идее экранизации Булгакова. Только на этот раз речь уже шла о комедии — пьесе «Иван Васильевич». Ее сюжет вращался вокруг того, как несколько столичных жителей с помощью машины времени, изобретенной талантливым мастером-самоучкой, перенеслись в эпоху Ивана Грозного, а сам царь оказался в веке XX.