Дневник русского украинца

Горькие заявления, что народ обманули, – уже не редкость, а скорее постепенно утверждающееся правило. На улице Институтской, превращённой в мемориал памяти погибших во время Евромайдана, там в январе-феврале шли основные бои, регулярно встречаются гневные обвинения нынешней власти в предательстве.

В повседневных разговорах так много разочарования, обиды. И так мало надежды. На то, что Запад поможет («хотели бы – уже помогли»), а свои лидеры справятся. Город забит беженцами разного статуса и способа действия.

За последние месяцы жизнь в Киеве охмурела. Стало боязно, волгло. Случилось то, о чём твердили эксперты. Киевляне входят в новый год отнюдь не с праздничным настроением. Как и жители Крыма.

Собственно, проблемы и у тех и у других во многом идентичны. Где-то чуть больше, где-то чуть меньше. Как и мысли, как и устремления. И с двух сторон всё больше понимающих, что друг без друга – тут можно расширить Крым до России – не выжить.

Но пока 2014‑й год заканчивается так же бездарно, как и начинался. В предчувствии войны. В разделении и страхе. В барахтанье на дне, где в грязи и пыли, прахе прошлого, порой отыскиваются зёрна надежды.

…Когда я, наконец, приезжаю в Севастополь, на вокзале встречаю седовласого мужчину, пытающегося уехать в Донецк. Там хуже, куда хуже, чем в Киеве и Крыму.

Мы говорим. Я рассказываю, как добирался, он жалуется, что вообще не представляет, как уехать. Заключает:

– Семьдесят с лишним лет живу. То оттепель, то Брежнев, то «перестройка», то развал Союза, реформы, референдумы. Сколько можно? Перемены, обещания, призывы. Боюсь их! Потому что с каждым разом всё хуже…

Чёрная точка Как живёт Одесса после трагедии в Доме профсоюзов

30.12.2014

Перед Новым годом я оказался в Одессе. Только прошла метель, и город белел, занесённый снегом. У меня был почти день, и я хотел осмотреть зимнюю Одессу, в которой до этого был лишь в тёплое время года.

Не знаю, правильно ли это: идти сначала не на Дерибасовскую или в Городской сад, а к Дому профсоюзов, но я поступил именно так. Слишком глубокой оказалась рана.

Прежняя Украина кончилась 2 мая 2014 года. Когда людей сожгли заживо. А после не признали их жертвы. Жизнь страны разделилась на до и после одесской трагедии. Она стала поворотным пунктом, после которого в сознании миллионов людей тревожными ударами застучало: «Всё уже не будет как раньше. Конец прежнего. Начало нового». Не Евромайдан, не аннексия Крыма, а сожжённые заживо в мирное время люди отметили на линии украинской жизни точку невозврата, разросшуюся до чёрной дыры. Донбасская война стала адом, одесская трагедия – его первым кругом.

Тем сильнее ощущение, когда стоишь у Дома профсоюзов, а с правой стороны от тебя – купола Пантелеймоновского собора. Возможно, когда-нибудь его колокольный звон разгонит бесов, но пока, кроме прочего, к ним прилепились мелкие баламуты и гнусики. Одни до сих пор упиваются «сгоревшими колорадами», другие пиарятся на горе, ваяя писульки и киношки о трагедии, не имея, похоже, ни мозгов, ни совести, чтобы смолчать, а если и говорить об этом, то говорить талантливо.

Но здесь нельзя обойтись без молчания в память о погибших, хотя жизнь, как говорят, продолжается. И несколько человек перед входом очищают скамейки и дорожки от снега. Сам Дом профсоюзов обнесён забором. На нём изображены флаги и лозунги, но не разобрать, какие именно – их замазали чёрным. Дежурят милиционеры.

– А внутрь можно попасть? – спрашиваю у одного из них, хотя и так знаю ответ.

– Нет, – милиционер приветлив. – Да и там всё закрыто металлическими пластинами. Не пройти…

Окна первого этажа, и правда, заколочены ржавыми листами. Но, в целом, это здание почти не хранит следов трагедии. Если бы не сердце, душу защемляющая энергетика.

– Очистили его, да? – спрашиваю у подошедшего бородатого мужчины. – Копоть же была.

– А, да, – он как-то обречённо взмахивает рукой. Закурив ае т.

– У вас взрывы на днях были, да?

– Да, у нас тут вообще, – он пускает дым, – неспокойно…

Мы стоим. Он рассказывает о событиях 2 мая, очевидцем которых стал. Вообще, если верить словам, здесь многие ими были. И у каждого, так мне видится, неподдельная боль.

– Всё было спланировано. Я слышал их говор. Половина в масках. Их завезли к нам из других городов…

Курит одну за другой. Переходит к событиям нынешним.

– Они и сейчас по офисам ходят. Молодые пацаны в масках. Говорят, ты неправильно живёшь. Живи, как надо…

Мы стоим у доски памяти. На ней два десятка фотографий погибших в Доме профсоюзов. Под некоторыми – только имена, фамилии, у других – подробные биографии. Кого-то я знал раньше, как поэта Вадима Негатурова, например. Разные возрасты, разные социальные происхождения. Есть совсем дети: 92‑го или 96‑го года рождения.

Написано, где родились. И как были убиты. Пулевые, колющие раны. Смерть в результате удушения. Эта доска памяти – антагониста официальной украинской версии. Той, в которой в Доме профсоюзов погибли граждане России и Приднестровья. Погибли от несчастного случая.