Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945

А утром минуем немецкую деревню в одну улицу, со стандартными домиками, выстроенными по-солдатски в две строгие шеренги. Колонна идет быстро. У левой обочины, под деревьями, собралась группа жителей, глазеющих на невиданные машины. Вдруг из негустой толпы выскакивает на нашу колею прямо перед моей самоходкой маленькая девчушка в черном пальтеце с капюшоном. Ее словно из катапульты выбросило. Мне показалось, что она сунулась под левую гусеницу. Похолодев, обеими руками резко дергаю правый рычаг — машина с ревом тяжело прыгнула на 90 градусов вправо и высадила пушкой оконную раму. Не успеваю опомниться, а ИСУ уже проломила грудью кирпичную стену дома (хотя газ был убран сразу после разворота). Мотор наконец заглох. Идущие следом машины остановились. Дмитрий Яковлевич вылез из башни и начал меня «вываживать», а покончив с этим делом, гневно обратился с укоризненным словом к гражданским немцам, оцепеневшим, будто истуканы. Они поняли все без переводчика, а перепуганная мать крепко прижимала к себе уцелевшего чудом ребенка, губы ее беззвучно шевелились и вздрагивали.

На дорогах опрокидываем и крушим все имеющее отношение к войне и то, что пытается удирать от нас; гражданские машины задерживаем, сливаем бензин на снег.

Во второй половине дня мне было приказано взять на буксир колесный бронетранспортер, в котором ехал, корчась от сильной боли, командир полка (у него обострение язвы желудка). Жалея нашего подполковника, веду машину как можно аккуратней, стараясь поменьше дергать. Вечером, в сгустившихся сумерках, переезжаем узкую и скользкую дамбу. Слева [513] по ходу — ледяная поверхность водохранилища, справа — откос плотины, круто уходящий вниз метров на шесть-семь. Водитель бронетранспортера не сумел удержать своей машины на раскатанной, с заметным наклоном вправо дороге, проложенной по дамбе. Транспортер соскользнул под обрыв, перевернулся и повис на тросе. Самоходка моя, волоча БТР за собою, едва и сама не загремела вниз, потому что идущая впереди машина Панасенко забуксовала и загородила мне путь. И вдруг на дамбе передо мною стало пусто: Панасенко, зверски газуя и рассыпая снопы красных искр из выхлопных патрубков, сполз-таки юзом на правый край плотины и — закувыркался по откосу. Самоходка его легла на сухое дно (счастье еще, что не на лед!) вверх гусеницами, которые продолжали бешено мелькать в воздухе. Одна из наших машин, уже перебравшаяся на тот берег, спустилась в овраг и с помощью буксирного троса принялась кантовать Панаса: сперва с башни на левый борт, затем с левого борта осторожно поставила его «на ноги». Удивительнее всего было то, что экипаж остался жив и почти невредим (сильно ушиб спину один лишь замковый).

Сам Лешка с изумлением на рябом лице поведал нам на сторожком ночлеге, как он, оглушенный падением и сбитый с толку кувырканием, долго и тщетно нащупывал рукоятку сектора газа где-то под крышей башни, пока до него не дошло, что все водительское хозяйство почему-то не под ногами у него, а над головой. На это ехидный Нил не преминул вставить шпильку, сказав с усмешкой, что с его, Лехиным, опытом исполнения акробатических номеров можно было бы перестать «сверкать пятками» минуты на три раньше (Панас переворачивается уже второй раз за несколько дней).

Начиная с рассвета то и дело настигаем и обгоняем бесконечные обозы эвакуируемых жителей. Возницы, заслыша рев танков, предусмотрительно уводят подводы за обочину. Сытые, запряженные парами, тяжелые гнедые кони с мохнатыми повыше копыт ногами (такие же ходят у немцев в артиллерийских упряжках). Длинные фуры, нагруженные доверху домашним скарбом, прикрыты брезентом или полукруглой брезентовой крышей, которая натянута на каркас из толстых изогнутых ивовых прутьев. На каждой телеге, впереди слева, прибита аккуратная бирка с полным именем и адресом хозяина (крайс, штадт или дорф) и, конечно, с номером. Немецкий дотошный порядок. Иногда подводы стоят брошенные прямо посреди [514] дороги, и тогда после прохождения танковой колонны долго вьется в воздухе легкий белый пух из разорванных перин.

— Ишь ты, господа, любят мягко поспать! — ворчливо констатирует Палыч. — И сколько ж утей сожрать нужно, чтобы этакую наволоку пухом набить?