Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945

В тумане неожиданно возникают расплывчатые контуры боевых машин, и определить — свои или немецкие — очень трудно. Наших-то хоть по реву и искрам, когда водитель газанет, узнать можно, но зато за этим шумом не услышишь работы чужих двигателей. Удобнее всего было бы стоять и слушать, [249] выжидая, когда враг приблизится, но он может разминуться с засадами и прорваться к окруженным. И мы тоже должны двигаться вперед, дрейфуя в густом тумане.

Случалось, что танки сходились вплотную, да еще и с открытыми «забралами». Николай и Вдовин, высунувшись по пояс из круглых люков, напряженно вглядываются в лениво колышущуюся белую стену тумана. Мой смотровой лючок тоже открыт, но у земли туман гуще, и я вижу всего метров на десять вперед. Веду машину ползком, опасаясь свалиться в овраг или засесть в какой-нибудь яме либо траншее. Оружие наше давно заряжено бронебойным, нервы у всех нас напряжены до предела.

— Справа — 45! Танк противника! — словно гром, врывается вдруг в наушники слегка картавящий голос командира, заглушая писк и треск помех.

Круто разворачиваю машину в указанном направлении, но по-прежнему ничего не вижу.

— Прямой наводкой!

— Готово!

И неожиданно, вместо выстрела:

— От-ставить!.. Что за чегт? Как будто тридцатьчетверка... Какого же... она прет в обратную сторону?

Только спустя несколько часов, уже в Лысянке, ругань Николая показалась мне смешной: узнай-ка в таком молоке, где какая сторона, если машина несколько раз повернулась, а компас среди металла указывает неизвестно куда.

И все же мы продолжали куда-то ехать и стрелять, по нам стреляли тоже.

Потом загорелся скирд сена или соломы на поле перед селом. Появился видимый ориентир! Но от этого виднее стало только вокруг стога. И когда в светлом кругу проползала СУ-122, курносая из-за своей гаубицы-коротышки, немцы ее тотчас подбили, а затем подожгли.

Механик-водитель тяжелой СУ-152 даже в ясный день немного видит через смотровую щель, особенно слева, где обзор ограничен крылом. Легче вести машину, если можно держать открытым смотровой лючок. А сейчас и это не помогает, и остается только как можно точнее выполнять команды, с вполне здоровым любопытством прислушиваясь к тому, о чем толкуют между собой по ТПУ наши «глаза» — командир и наводчик. Им «сверху видно все», но сейчас и они почти слепы. [250]

Поле боя удалось разглядеть лишь после того, как туман медленно, неохотно разошелся, уползая в низины.

В полнейшем беспорядке, развернувшись в разных направлениях, стояли там и здесь танки и самоходки, свои и чужие, подбитые или сгоревшие, черные или порыжевшие, на подтаявшем вокруг них снегу. Много машин было просто застрявших, особенно вдоль речки Тикич (Гнилой Тикич).

Как ни странно, а Лысянку брать в лоб нам не пришлось. Днем стало известно, что среди ночи (пока бронированные громадины выясняли отношения, порою сходясь грудь на грудь, так как фактически играли в страшные жмурки) наша мотопехота под гром танкового боя, никем не замеченная, ворвалась в село и с треском вышибла оттуда немцев, которые побросали в панике свою боевую технику и бежали куда глаза глядят. А глаза у страха велики, тем более если на тебя неожиданно навалились с фланга или с тылу ночью да в непроглядном тумане. Как раз после метели опять началась оттепель с дождиком.

С моей самоходкой ничего страшного не стряслось, не считая одной болванки в левый борт против трансмиссионного отделения. Она ударила в броню под острым углом, сбила снегоочиститель и, срикошетировав, вырвала заодно полтрака из гусеницы.

Двигаться можно было с грехом пополам, ежеминутно рискуя «разуться» из-за тяжелого грунта, и поэтому принимаю решение заменить поврежденный трак прямо на поле. Но вмешался помпотех Яранцев, возвратившийся, когда бой утих, к машине. Он распорядился подвести машину поближе к окраине Лысянки, чтобы не красоваться на самом виду, и сам стал указывать направление движения при спуске на дорогу. Безусловно доверяя более старшему и более опытному, спокойно веду машину, и вдруг она начинает быстро скользить левым бортом вперед по оттаявшему днем черному откосу, забитая грязью гусеница натянулась, изувеченный трак не выдержал и лопнул, в результате часть гусеницы очутилась под днищем, глубоко в грязи, смешанной со снегом. Обошли машину, осмотрели: работенки — по горло. И как назло, поблизости никого из наших: ни танка, ни самоходки. Хоть плачь! Только выше нас, справа от дороги, на которой «отдыхает» наша самоходка, стоит, провалившись одной гусеницей в крестьянский погреб, грузный «Тигр», чернея на фоне хаты. Его легко [251] отличить от прочих немецких танков по «росту» и по прямоугольным очертаниям корпуса и башни. Зияющее жерло его длинной пушки, словно черный зрачок гипнотизера, упорно смотрит в нашу сторону. Не он ли сделал первую отметину на нашей машине, когда туман поредел?