Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945

А «начальник», тщетно пытаясь выковырять загрубелыми, неловкими пальцами огрызок карандаша, который едва выглядывал из кожаного кармашка планшетки, сердито приказал:

— Адъютант! Аппарат уничтожить, самогон вылить!

— Есть! — И Жора с готовностью ринулся выполнять приказание: вынес чугунный котел во двор и опрокинул, змеевик изломал на куски и выбросил, самогон изо всех бутылок повыливал в снег, а шестилитрового «гусака» припрятал между стеной сарая и поленницей. Через несколько минут расторопный «адъютант» вновь занял свое место у дверей и доложил:

— Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено! [274]

— Плохо выполнено, товарищ боец, — подытожил «лейтенант» и строго обернулся к хозяйке, которая с отрешенным видом взирала на разорение подпольной винокурни. — А где у вас хранится заготовленная барда?

— Та у синях.

— Выбросить эту отраву! И можете быть свободны, — распорядился Ефим.

Жора, пыхтя, выволок дежку со свекольной бурдой к порогу и опрокинул ее прямо из сеней на улицу, а затем, проскользнув к замаскированной бутыли, быстро сунул ее в вещмешок и огородами удалился восвояси.

Объединенный вечер трех несчастливых экипажей (с небольшим опозданием в нашу хату ввалились ребята с «Генерала Гранта», тоже застрявшего в селе из-за какой-то неисправности, и с тридцатьчетверки) удался на славу. Рассказ нашего «провиантмейстера» то и дело прерывался громким и дружным хохотом. Но смешнее всего стало тогда, когда в разгар веселья заявилась в хату пойманная тетка и, отозвав нашу хозяйку в уголок, начала громко жаловаться на «дуже сердитого мордастого» начальника, который велел «зныщиты» (уничтожить) все самогонное хозяйство и «загубыв усю горилку». А «начальник», чтобы его не опознали, сперва спрятал раскрасневшееся лицо чуть ли не в самую миску с горячей картошкой, а затем, улучив удобный момент для ретирады, бочком выскользнул под прикрытием водителя с Т-34 в темные сени, где мы по очереди мололи зерно на «жорнах» (жерновках), так как своего хлеба нам не хватило и хозяйке нужно было срочно печь лепешки. 2 апреля

Продолжаем возиться с машиной, но она не заводится. Помпотеху удалось связаться с тылами полка, он узнал, что скоро к нам должна прийти ПЗС для подзарядки аккумуляторов. 3 апреля

Пошел дождь и вдруг стал замерзать на лету. Ничего подобного я никогда не видел еще. Ветви деревьев и кустов как в хрустале и позванивают мелодично даже при легком прикосновении. Сверкает, переливаясь, все: и стволы деревьев, и столбы, [275] и плетни, и броня. Изумительная, сказочная картина! Потом как-то сразу запасмурнело, повалил густой снег.

Кисну. Голоса давно нет. Объясняюсь шепотом. Настроение мрачное. Николай нервничает, даже слишком. Это злит меня: как будто остальные, кроме него, радуются вынужденному «загару». А полк наш с каждым днем все ближе к границе Румынии...

Нас, по нашей просьбе, расселили с помощью сильрады по разным хатам, чтобы не обременять постоем гостеприимных хозяев. Мы с командиром остались на прежнем месте, у стариков Бабий. Дид Андрий и титка Ганна — хорошие люди. При них две дочери: Галя — учительница начальной школы и глазастая Маринка — нескладный, голенастый подросток. Третья, старшая их дочь, Валентина, еще до войны вышла замуж за лейтенанта и жила в военном городке недалеко от польской границы. Каким-то чудом она с маленькой дочуркой успела эвакуироваться под обстрелом и теперь находится где-то в Средней Азии. Старики показали нам ее письмо, которое получили за день до прихода немцев в Багву.

У титки Ганны строгое худое лицо, малоподвижное, как это обычно бывает у людей, страдающих глухотой, и зоркие, внимательные глаза. Она энергична и стройна, несмотря на почтенный возраст, и вечно занята делом.

Дид Андрий, бывший когда-то бравым черноморским военным моряком, добродушно-лукав и, должно быть, ленив, очень любит «потравить». Он явно побаивается жены и всегда, прежде чем отпустить «соленое» моряцкое словцо, предварительно убеждается, нет ли жинки в хате, и на всякий случай понижает голос. Особенно осторожен дед стал после того, как его Ганна, возившаяся возле печи, оглянулась на наш гомерический хохот и, прочитав по движению дедовых губ что-то предосудительное, тотчас пустила в ход скалку.