Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152

Солнце садится справа – следовательно, я шагаю на юг, вдоль линии фронта. И все подтверждает близость переднего края. Два связиста, сгибаясь под тяжестью своих катушек, тянут куда-то телефонный провод, а третий поднимает его на шесты. Пробежал по извилистой дороге, оставив позади себя целую пыльзавесу, броневичок БА-60. Он кажется миниатюрным по сравнению с нашей махиной. Потом на большом зеленом лугу встретились бредущие гуськом три летчика в теплых синих комбинезонах и кожаных шлемах, в меховых унтах. Наверное, экипаж подбитого бомбардировщика. Они пересекали луг строго по диагонали, должно быть держась курса, взятого   на свой полевой аэродром. Лица их, покрытые бисеринками пота, вблизи показались мне усталыми и злыми. Пройдя несколько километров, увидел по левую руку, на небольшом возвышении, как работает дивизион 152-миллиметровых пушек-гаубиц. Отдохнул минут пять, наблюдая: как-никак родственницы нашим самоходным установкам. Командир, выделяясь на фоне неба верхней частью туловища, по-артиллерийски громогласно, хватающим за живое голосом выкрикивает: «По немецко-фашистским захватчикам!.. За нашу Советскую Родину!.. За Сталина!.. Залпом!.. Огонь!» Картинно, почти как в кино. Позавидуешь... Но зависть – нехорошее чувство. Устыдившись, мысленно желаю «богам войны» накрыть цель так, чтобы фрицам небо с овчинку показалось, и обхожу позицию дивизиона сзади: иначе оглохнешь.

Уже порядочно стемнело, когда путь мне перегородила балка, густо заросшая деревьями и кустарником. Гай. Войдя в тень, останавливаюсь, прежде чем начать спуск. Где-то глубоко внизу, на дне, вспыхивают и тотчас гаснут осторожные огоньки карманных фонариков, слышны оживленные голоса. Свои. Боком спускаюсь по крутому склону, то и дело оскальзываясь в темноте, с размаху обнимая шершавые стволы или цепляясь за ветви, норовящие хлестнуть по лицу. Заработал вдруг невидимый движок, и тускло засветились, постепенно разгораясь, четыре электролампочки, подвешенные на нижних суках деревьев, у самых стволов. Перед глазами моими возникла, словно на проявляемой фотокарточке, необычная картина. На земле сидели, белея повязками, несколько десятков солдат. Из темноты появлялись все новые группки людей. Белые санитары осторожно входили с носилками в освещенное место и устанавливали их так, чтобы лежащему раненому удобнее было смотреть на прямоугольный экран, который, казалось, парил в воздухе. По-видимому, я попал в медсанбат или в полевой госпиталь к началу киносеанса. Прислонившись плечом к дереву, стою в сторонке, в тени, испытывая в душе какую-то неловкость перед собравшимися здесь людьми, и размышляю, как быть. Доклад мой в штабе нужен разве что для проформы, до 24.00 явиться туда успею, так как идти уже недалеко. Решаю остаться и не жалею об этом. Застрекотал позади киноаппарат, засветился впереди экран, натянутый между двумя деревьями и прикрытый сверху большим плотным брезентом, чтобы незаметно было с воздуха. Под таким же брезентом стоял киноаппарат.   Остальная часть «кинозала» со зрителями скрывалась под густосплетением ветвей и листвы.

В балке, южнее освобожденного с муками украинского села Феськи, неподалеку от передовой, демонстрируется «Большой вальс».

Трудно с помощью слов передать чувства, которые овладевают тобой, когда тебя подхватили и властно несут куда-то волны волшебных штраусовских мелодий. Очарования музыки не в силах нарушить ненужный аккомпанемент войны – раскаты орудийной стрельбы и то отдаленные, то близкие взрывы. И после вчерашнего дня встреча с бессмертной, глубоко человечной музыкой – такой неожиданный и дорогой подарок для воина. Она вся – блеск, движение и жизнь. Она так невыразимо чудесна, что все зрители: раненые бойцы и офицеры, медсестры и врачи, не занятые на дежурстве, весь пришлый, случайно зашедший на огонек военный люд – некоторое время молчат, про себя переживая услышанное и увиденное, медленно возвращаясь к суровой действительности, и не торопятся расходиться, хотя свет в «зале» уже погас, киномеханик вручную перематывает ленту, а кто-то из гостей и из ходячих раненых – добровольных благодарных помощников – снимает экран и брезенты.

Около полуночи нахожу наконец штаб, да и то благодаря часовому, который тихо прохаживался перед одной из хат и остановил меня негромким, но грозным окликом. Пропуска я не знал, но танки на погонах и фамилия начальника штаба сделали солдата сговорчивее: он проводил меня, шагая сзади, к нужной двери.

Капитан Стегленко, оторвавшись от штабной карты, на которую падал желто-белый круг от подвешенной над столом переноски, нетерпеливо выслушал мой доклад о прибытии, потер усталые глаза и отпустил меня спать до утра.

15 августа