Дневник самоходчика

Выйдя из проулка за крайнюю хату, увидели невдалеке танк без башни. Он стоял на зеленом холме правильной овальной формы, с покатыми склонами. Очертания корпуса машины показались мне какими-то странными и в то же время знакомыми. Подходим ближе. Да это же наша славная бетушка! Ты сказала свое веское слово в боях на Хасане, и у Буир-Нора, и на реке Халхин-Гол, надолго отбив у распетушившихся японских самураев охоту проверять прочность наших дальневосточных границ; ты участвовала в освободительном походе в Западную Белоруссию и Западную Украину и, как ни трудно было на Карельском перешейке в памятную суровую зиму 1939/40 года, заставила белофиннов с уважительной опаской относиться к тебе. А в грозном сорок первом своею тонкой бронированной грудью и легкой сорокапяткой мужественно встретила обнаглевшего от безнаказанности и самоуверенного, бесчисленного, как саранча, и вооруженного сверх зубов врага. Не на тебе ли воевали и те три танкиста, «не про них ли песня вся»? Хорошая песня.

Обезглавленный зеленый БТ-9 был темней, чем молодая зелень травы, дружно идущей в рост. Он замер, развернувшись лбом в сторону границы, с захлопнутым люком механика-водителя. Медленно обошли мы танк кругом. Башни его нигде поблизости не видно. Должно быть, увезли немцы на переплавку. Нет и левой гусеницы. Сквозь отверстия в рыжих от ржавчины траках правой гусеницы, вдавленной в землю, проросла уже в третий раз новая трава. Надмоторная броня совсем снята. В моторном отделении просторно: человек может протиснуться между двигателем и бортовой броней.

Ах ты, милая наша «броня крепка»! Ты достойно, судя по твоей боевой позе, встретила свой смертный час. Где же теперь твой экипаж? Твои три танкиста? Сложили свои буйны головы в том неравном, смертельном июньском бою или позже, на горьких и трудных дорогах отступления? А может быть, назло всем смертям, остались живы и сейчас преследуют ненавистного врага на новых, грозных машинах, угощая его и в хвост и в гриву? Много воды утекло почти за три года войны, и всякое могло случиться…

К полудню прибыли мы в Вапнярку (железнодорожная станция и поселок, где дислоцируется наш полк) и доложились начальству.

На всем протяжении нашего пути от Тульчина до Вапнярки следы стремительного весеннего наступления нашего фронта: огромное количество самой разнообразной немецкой техники, частью разбитой и сожженной, а больше брошенной в панике или из-за отсутствия горючего.

Мы свободны и долго бродим по улицам поселка, осматриваемся, радуемся, встречая знакомых, узнаем от них старые новости: комбат и помпотех с наших пяти маршевых машин смещены; капитан Осадчий ранен в Умани, а Василий Зубарев, командир орудия, убит. Вздохнет по нему не раз в Фастове старшая сестра Михалины.

30 апреля

Мы на переформировке. Сегодня, в канун Первомая, в полку был устроен строевой смотр. Стоял я в первой шеренге и чувствовал себя очень неловко: на ногах у меня красовались валенки, в которых мне приходилось щеголять с самого отъезда из Багвы, так как сапоги мои после кошмарной ночной «прогулки» в Черную Каменку окончательно, как у нас выражаются, «накрылись».

После смотра заглянул в штаб узнать насчет писем, но их почему-то не оказалось ни одного. Настроение несколько омрачилось. Я уже закрыл было за собой дверь штабной хаты, как вдруг меня возвращают обратно и приказывают сдать танковые часы. Не станешь же отнекиваться, когда они предательски оттопыривают нагрудный карман гимнастерки. Донес о часах какой-то неприятный тип из штабных служак, видевший через окно, как я вынимал их посмотреть время. Вот он сидит, бледнолицый, с презрением посматривая в мою сторону. Раздосадованный, проклиная себя за допущенную оплошность, возвращаюсь в нашу хату, а там уже весь экипаж в сборе по случаю прибытия нового наводчика, старшины Кузнецова.

1 мая

Праздник пролетарской солидарности слегка отметили, даже попели и поплясали: гармони в полку нашлись, а когда поздно вечером уже укладывались спать — нагрянули стервятники, которых только здесь и не хватало. Бомбежка началась в 23 часа…

2 мая

…И длилась до рассвета (счастье еще, что ночи сейчас коротки!).

Напротив нашей хаты — просторный деревянный старый дом, в котором живет большая еврейская семья, а может быть, и две, потому что днем возле него всегда многолюдно: женщины с детишками разного калибра, несколько седых старух и седобородый, высохший, как мумия, высокий старик, с длинными белыми пейсами, облаченный в черное долгополое одеяние с широкими складками и в черную круглую шапку с плоским верхом.

Едва загремели первые взрывы где-то в районе станции, со двора того дома послышались громкие стенания и жалобные причитания, среди которых чаще всего повторялись горестные «ай-вай-вай» и «овэ», а также непонятное слово «яхвэ».