Дневник самоходчика

У хаты, в десятке метров от которой стояла наша СУ-152, занялась соломенная крыша. Выскочив из машины, наводчик успел выдернуть из кровли горящий сноп, но пламя в мгновение ока распространилось по серой от времени, сухой, как порох, соломе. Тушить было бесполезно, да и некогда: оттуда, из-за бугра, за который лениво опускалось раскаленное докрасна солнце, густо полетели в хутор снаряды и болванки. Вскоре запылало еще две хаты, а на лугу убило двух ни в чем не повинных коров. Становилось жарко. Гончаров куда-то укатил на своем «козлике». Хата «наша» полыхала вовсю. Уже обнажились стропила и начала кусками осыпаться беленая глиняная обмазка стен. Прибежал вперевалку прятавшийся в погребе хозяин, коренастый, плотный мужик, до ушей заросший щетиной, по-волчьи глянул в нашу сторону и, широко распахнув двери скотного сарая, выпустил на волю сытую лошадь с жеребенком и двух коров. Справа от нас, за дорогой, обсаженной ивами, заработал двигатель самоходки. Она задним ходом отползала с поля из-под прицельного огня в тень деревьев. Сколько орудий бьют, похоже танковых, и что у немцев на уме — нам неясно. Наконец и Кузнецов (почему-то после всех) решил увести машину с открытого места на дорогу, одновременно служившую хуторянам улицей. И стоим мы на узкой улочке, прикрытые с фронта зеленым занавесом из тонких ивовых ветвей, не зная, что последует дальше, и только поеживаемся, если болванка, туго пружиня воздух, свистнет низко над башней. Невозмутимого командира моего все-таки прорвало.

— На кой ляд было палить по этому танку? Его ведь специально оставляли для наблюдения и разведки.

— Но приказ есть приказ, — в тон Петру, не без ехидства, поддакиваю я.

Однако немцы так и не решились отбить хутор, а находилось в нем всего четыре наших машины.

Под вечер потянулась через хутор догнавшая нас пехота, а чуть позже приехал на бронетранспортере командир взвода разведки и передал приказ командира полка: нашей группе передвинуться в соседнее село.

Уже сгущались сумерки, когда Кузнецову указано было место для занятия позиции. Оно находилось в метрах пятидесяти от пересечения улицы с проселком, что тянется по левой окраине села в направлении недалекой, судя по отчетливо слышной стрельбе, передовой. Но здесь — после затяжного «концерта» на Кулачках — нам показалось спокойней и тише.

Поставив машину пушкой к дороге, правым бортом к саду, начали маскировать лоб и левый борт. Только затюкал Лапкин топором по лопоухим отпрыскам, тесно обступившим старый тополь, только подал на башню первую охапку пахучих веток Бакаев — вдруг где-то начал судорожно давиться «ишак»: «И-ы! И-ы! И-ы!» («Ишаком» солдаты прозвали шестиствольный немецкий миномет.) Затем нежно запели в вышине летящие мины. Зная уже, чем кончается это вкрадчивое пение, мы бросились прятаться кто куда: Петров с Лапкиным — под машину, Бакаев плашмя распластался вдоль левой гусеницы, я стоял на башне и быстро соскользнул в люк наводчика. Несколько минут спустя приятная мелодия переросла в пронзительный визг, который оборвало противное резкое кряканье разрывов. Одна из мин упала в саду, совсем близко от нашей машины. По броне зло хлестнули осколки.

Командир наш, прячась в свой люк, замешкался, должно быть, чуть-чуть, и ему вырвало порядочный клок мякоти из шеи. Кровь полилась на гимнастерку. Включаю верхний плафон: артерия, к счастью, не задета. Смазал Петру кожу вокруг раны йодом и туго забинтовал шею индивидуальным пакетом. Во время перевязки Петр возмущался: «Ну что за напасть такая? Не успеешь начать воевать — тут же ранят!» В санчасть он обращаться не стал.

Переждав немного, принялись за маскировку во второй раз — и опять полетели мины. Тогда командир приказал плюнуть на это дело и отдыхать: ночью маскировка не нужна, а придется ли до утра здесь простоять — неизвестно. Первым бодрствовать он назначил себя, так как все равно боль не давала ему покоя, а напарником взял Лапкина. Прикорнули в машине. Но поспать так и не пришлось: «ишак» «сыграл» за ночь не один раз. Последний его залп раздался перед рассветом, когда у колодца, через два двора от нас, кто-то забренчал ведрами. Мины легли вдоль улицы. Когда стихли взрывы, от колодца донесся стон. Мы с Петровым бросились туда. Колодец находился в глубине двора. Около него лежали оба наших повара: один — убитый наповал, второму начисто срезало осколком пятку левой ноги. У плетня, под деревом, темнела полевая кухня, котел которой они наполняли водой. Пока мы затаскивали раненого в хатенку, подоспела наш санинструктор, зябко позевывая и заправляя под пилотку сбившиеся волосы.