Дневник самоходчика

На счастье Бакаева, командира, да и остальных, в эту минуту занимало другое: из низины, спотыкаясь и смешно размахивая руками, бежал прямо на гаубичную батарею солдат. Когда он поравнялся с нами, я успел разглядеть его злое и одновременно испуганное лицо со впалыми щеками, поросшими редкой щетиной. Боец что-то кричал на бегу, беззвучно открывая рот: из-за непрерывного грохота четырех пушек ничего нельзя было расслышать. С разрешения командира я отправился на батарею, чтобы узнать, в чем дело.

Вот солдат, хватая широко разинутым ртом воздух, вбежал в расположение батареи и, остановившись рядом с артиллерийским офицером, крикнул, задыхаясь:

— Куда же вы… по своим… мать-перемать… бьете?! Фрица в лесу уже и духу нет…

Бледный, несмотря на запорошенное пылью лицо, по которому сбегали из-под пилотки капли пота, оставляя грязные полоски, с вытаращенными глазами, он неловко подергивал правым плечом, поправляя сползающий ремень винтовки с примкнутым штыком, а занятый своим делом комбат, не обращая на гонца внимания, возможно просто не слыша его, прижимал к уху трубку полевого телефона и с упоением продолжал выкрикивать команды, пока солдат не дернул артиллериста непочтительно за рукав и не проорал, приподнявшись на носках, в полуоглохшее от пальбы ухо:

— По своим бьешь!

Старший лейтенант с досадой посмотрел сверху вниз на бойца и, продолжая держать правую руку поднятой вверх, громко скомандовал:

— Пр-рекратить огонь!

И сразу стало очень тихо. Пехотинец с сознанием исполненного долга неторопливо затрусил обратно. На тощем заду его смешно топорщились на ходу большие складки слишком просторных шаровар.

Вернувшись к машине, подсаживаюсь к усатому старшему сержанту из полковой разведки, который удобно устроился среди картофельной ботвы, привалясь спиной к кормовой броне. Вскоре к нам присоединился еще Петров. Свернули с наводчиком по изрядной самокрутке. У меня это получается медленно и плохо: не освоил техники. Веселые улыбки вызывает у опытных курцов то, что кручу цигарку не от себя, а на себя, что при этом накручиваю лишнюю бумагу. Недослюнишь газету — расползается по шву вся твоя работа и просыпается драгоценная махорочка, переслюнишь — лопнет размокшая бумага. И начинай все сначала. Покуривать начал несколько дней назад, делая одну-две затяжки из толстенной братской самокрутки, которую заготавливал кто-либо из экипажа перед самой атакой и пускал ее по кругу. Это как-то сближает нас всех, и начинаешь чувствовать себя уверенней и спокойней…

Пока я тружусь над созданием своей «сигары», труся махру на колени, Петров извлекает из необъятного кармана шаровар «катюшу». Это карманное приспособление для добывания огня состоит из четырех частей: трута — фитиля из туго скрученных толстых нитей, с пеплом на конце; металлической трубки, в которую втягивается трут, тщательно оберегаемый от сырости; кремня или иного камня, способного при ударе по нему давать искры, и, наконец, обломка напильника с крупной насечкой или другой подходящей железяки. Название свое это великолепное огниво получило у солдат за россыпи искорок, со скрежетом высекаемых из камня в процессе зажигания. Спички и зажигалки не идут ни в какое сравнение с этим фронтовым изобретением находчивых солдат. Первые быстро расходуются и ярко светятся ночью, а кроме того, легко отсыревают; вторые требуют заправки бензином, воняют, нуждаются в специальных камешках заводского производства и в техническом уходе и тоже демаскируют в темноте. «Катюша» же… Впрочем, нам в высшей степени наплевать на зубоскальство фрицев по ее адресу. Фашистов наверняка коробит уже одно имя маленькой тезки знаменитой гвардейской «катюши»…

Петров наконец раздул трут, и мне, чтобы дотянуться до огонька через усатого разведчика, сидящего между нами, пришлось оторваться от земли, опираясь на правую руку и колено. В это время справа по ходу и чуть позади машины, у меня за спиной, что-то разорвалось среди грядок. Мы все пригнулись, старший сержант легонько вздрогнул. Новых взрывов не последовало, и перекур продолжался. Клуб голубого горьковатого дыма нечаянно попал в лицо некурящему обладателю пшеничных усов. Он кашлянул, энергично разогнал дым рукой и пояснил:

— Охотники мы — и нам чутья терять нельзя… — и вдруг почему-то беспокойно заерзал на месте, а затем расслабил брючный ремень и запустил руку в глубь своих шаровар.

Мы с Петровым, недоумевая, уставились на него. Брови старшего сержанта удивленно приподнялись, усы смешно зашевелились. Он неторопливо вытащил обратно левую руку, пальцы и ладонь которой сделались красными от крови, и хмыкнул:

— Никак ранило меня?.. Вот, чертов фриц, куда влепил! С такой отметиной к жинке после войны хоть не являйся — засмеет… Да и в санчасть…

Порядочный осколок, предназначенный мне, вошел ему в мякоть левого бедра с той стороны, на которой сидят.