Дневник самоходчика

Наша одинокая хатка на самом юру. Возле нее, в недавно отбитых окопах, разместились несколько автоматчиков и радистов. Последние два дня нахожусь при штабе в качестве офицера связи. Сейчас дел пока нет, но отлучиться никуда, даже за балку к своим, нельзя. Курим в неглубоком окопе, отгороженные от снарядов противника двумя тонкими саманными стенками, слушаем бывалого солдата-связиста. Он ленинградец, артист, очень интересный человек; телом худ и слегка сутуловат. Узкое умное лицо его старообразно из-за появившихся раньше времени морщин, но оно неожиданно молодеет, когда рассказчик улыбается. Делает он это редко. Возраста его самые опытные «отгадчики» определить точно не смогли: получилось между тридцатью и сорока пятью годами. «Артистический», — отшутился радист и предупредил, что актеров об их возрасте вообще лучше не спрашивать, ибо эти во всех отношениях милые люди тотчас становятся капризны и щепетильны, как женщины.

Рассказывая с большим юмором о закулисной жизни театра, о полубогемных нравах рядовых актеров, особенно холостяков, об их «мальчишниках» с попойками «до льва» и прочем, он мастерски копировал действующих лиц, вызывая веселый смех у своих невзыскательных слушателей. Но все его прибаутки являлись не более чем интермедией, своего рода разрядкой, в главном повествовании о бесконечно долгом и кошмарном сидении в болотах перед Сенявинскими высотами, о многочисленных безуспешных попытках выбить оттуда сильно укрепившегося противника, целью которого было удушение Ленинграда голодом и холодом в тисках блокады, а затем взятие обессиленного и обескровленного города штурмом.

Артист попал в пехоту и провоевал среди болот почти полтора года, пока его не ранило. Он считает, что остался в живых случайно. Вот как закончилась одна из атак на участке его полка. Дело было зимой, в самую стужу. Болота сделались проходимыми (в основном для пехоты). После жидкой артподготовки, во время которой противник не ответил ни одним выстрелом, батальоны двинулись по льду к высоте. Наш собеседник (он был тогда телефонистом), разматывая на ходу провод и затаптывая его в снег, бежал вперед вместе со своей ротой в мертвой, пугающей тишине: высота по-прежнему молчала.

Вот цепи атакующих преодолели уже более половины расстояния до вражеских траншей — и вдруг ударили десятки немецких минометов. Мины перелетали через наступающие роты и рвались у них за спиной, отсекая от своих и взламывая болотный лед. На широкой полосе снег потемнел от выступившей на поверхность воды. А через минуту из дзотов в упор хлестнули огнем, захлебываясь от ярости, пулеметы. Идущие на штурм высотки люди с криком «ура!» бежали еще некоторое время вперед, потом залегли, хорошо заметные на белой, плоской, как стол, равнине. Многие из них не шевелились. Наконец бойцы не выдержали и начали было отползать назад, но фашисты перенесли огонь минометов вплотную к залегшим цепям, принуждая тех из солдат, кто еще оставался в живых, ползти вперед, к подножию высоты, прямо на свирепствующие огневые точки…

Связист решил понапрасну в пасть смерти не лезть, а подождать, пока огневой вал, бушующий за самой спиной, не прокатится через остатки роты. Солдатское счастье улыбнулось находчивому бойцу: он уцелел. Мина, разорвавшаяся почти у самых его ног, засыпала его снегом, а ее осколки только посекли провод, остававшийся на катушке, да исполосовали шинель. В поддетом под шинелью ватнике он обнаружил потом несколько мелких осколков. Вжавшись в сугроб, солдат неподвижно пролежал до темноты (дни тогда были коротки) и уполз к своим, по пути приняв раза два ледяную купель. Вернулись из того боя немногие, да и то либо раненые, либо обмороженные.

Летом, но особенно в межсезонье идут в тех гиблых краях кровопролитные схватки за каждый сухой бугорок. От почти каждодневного стояния в воде, иногда по многу часов подряд, во время нарядов или боевых тревог у болотных солдат раскисали сапоги, опухали и начинали болеть ноги. Измучившись вконец, иные из бойцов теряли осторожность и выбирались по весне из залитых талой ледяной водой окопов и землянок на брустверы, на большие охапки камыша, поближе к солнцу, где становились легкой добычей немецких снайперов.

Сколько же поистине железного терпения и стойкости, какое невиданное мужество и непоколебимая уверенность в правоте нашего дела требуется воинам Ленинградского фронта, чтобы в таких пагубных условиях, без нормального снабжения самым необходимым, вот уже в течение двух лет удерживать на месте фашистскую мразь, и не только удерживать, но еще и находить силы для контрударов, оттесняя врага от стен города и буквально прогрызая блокадное кольцо изнутри.

Слушая неспешную, с перекурами, без эффектных фраз, речь солдата, невольно задумываюсь о наших ленинградцах, связи с которыми у нас с матерью нет с самого начала войны, и поэтому не сразу замечаю, как в наступивших сумерках по проселку, мягко пофыркивая мотором, мимо нашей хаты проплывает, словно тень, гвардейский миномет, за ним крадется второй…