Дневник секретаря Льва Толстого

Был посетитель: мулла Абдул-Лахим, бывший член 2-й Думы, пожилой, в белой чалме и шелковом халате. Его, вследствие интриг врагов, как он рассказывал, выслали на шесть лет в Тульскую губернию из Ташкента, где у него домик, две жены и восемь человек детей. В ссылке же он получает от правительства содержание – два рубля сорок копеек в месяц. Недавно в мусульманский праздник Байрам он читал Коран ссыльным черкесам и другим мусульманам, случайно оказавшимся в окрестных местах. Они собрали ему за это по двадцать копеек, и он был очень доволен. Абдул-Лахим – по-своему очень образованный человек: он знает арабский, персидский языки, Коран весь знает наизусть, чем очень гордится. Он просил посодействовать, чтобы ему разрешили побывать на каком-то мусульманском празднике в Туле, где много его единоверцев.

Во время верховой поездки Л.Н. говорил мне по поводу этого посещения:

– С каким трудом проникают в сознание религиозные взгляды! Еще молодые люди воспринимают их, а старые – ужасно трудно. Я сужу вот по сегодняшнему мулле: это же полная непроницаемость для религии! Он – политический, весь пропитан политикой. Всё хвалился, что знает наизусть Коран. А Коран ведь написан по-арабски, так что большинство, простой народ, мусульмане, не понимают его. Наш славянский язык все-таки понятен. И вот продолжается это ужасное дело – внушение людям разных суеверий. Особенно дети, дети…

Да вот недалеко ходить за примером. В Кочетах няня обучает Танечку молитве «Отче наш». Ведь это исключительно хорошая, разумная молитва, но и тут… «Отче наш, иже еси на небесех» – одно это слово «на небесех», – что оно вызывает у ребенка?! Какие представления?! И эту молитву она ежедневно, с раннего детства, произносит.

Вечером Л.Н. рассказывал, что говорил с муллой о собственности. Абдул-Лахим доказывал, что собственность допустима, но до известной границы: следует признать неотъемлемой, священной собственностью человека произведения его труда. Толстому этот взгляд казался близким.

Ехали мы с Л.Н. на Засеку. Там встретили Марию Александровну, направлявшуюся на телеге в Ясную Поляну. Л.Н. поговорил с ней.

– Ну, что, как Софья Андреевна? – спросила Мария Александровна. – Так себе?

– Да, так себе, – ответил Л.Н. – Когда мы приехали, она сделала ужасную сцену. На другой день, напротив, была необыкновенно ласкова. Знаете, всё так ненормально… Но это ее дело. А я стараюсь только поступать как должно, потому что то, что я делаю, это мое с Богом, а то, что она делает, это ее с Богом.

Обратно мы ехали по тульскому шоссе. Л.Н. расспрашивал меня о личности Кудрина.

– Блондин, лет двадцати шести, тихий, скромный, явно умный… О своем отказе и о том, что пострадал за это, не жалеет. Очень дружен с женой, которая вполне сочувствует его взглядам.

– Я почти таким же представлял его, – сказал Л.Н., выслушав описание.

Вернувшись домой, прежде всего встретили там Марию Александровну.

– И когда мы умрем, Мария Александровна? – спрашивал, смеясь, Л.Н.

– Ах, ах! Душечка, Лев Николаевич, что с вами? – всплескивала та руками, пугаясь, конечно, никак не за себя, а за одного Толстого.

– Говорят, меня на том свете с фонарями ищут. А я еще не собираюсь умирать. Вот, хотите, по лестнице бегом поднимусь?

И Л.Н. побежал наверх, шагая через две ступеньки, но всей лестницы не пробежал, пошатнулся и остановился. Обычно после верховой езды, от усталости, он очень тихо взбирается на лестницу.

Уходя к себе, сказал:

– А я рад, что хорошо съездили и так хорошо с вами поговорили.

– А я-то еще больше рад, Лев Николаевич!

– Вот, вот!

Между прочим, еще до отъезда, внизу, в передней, подошел к Л.Н. Александр Петрович Иванов, старый переписчик, бывший офицер, бедно одетый седенький старичок, расхаживающий пешком по имениям знакомых помещиков и этим живущий. Теперь он гостил вот уже несколько дней в Ясной, ночуя у повара.

– Лев Николаевич, а вот здесь о вас написано, – сказал он, протягивая Толстому номер газеты.

– Что такое?

Александр Петрович надел очки и бойко прочел напечатанное в газете письмо Л.Н. к одному из его корреспондентов о еврейском вопросе, с выражением сочувствия евреям и возмущения против правительства. Выслушав внимательно чтение, Л.Н. убедительно произнес:

– Хорошо написал Лев Николаевич, совершенно правильно!

Обед. Софья Андреевна вспоминает, что Л.Н. по дороге из Кочетов где-то забыл свое пальто.

– Наверное, тому, кто его найдет, оно нужнее, чем мне, – замечает Л.Н.

Когда подали и разнесли в тарелках суп, он вдруг сказал:

– Вот этой похлебкой нельзя ребенка вымыть!

И в ответ на общее удивление рассказал случай, о котором он слышал от фельдшерицы кочетовской больницы: у одной бабы, только что родившей, не нашлось в хате горячей воды, чтобы вымыть ребенка; была только похлебка в печи, но такая пустая и жидкая, что ею и вымыли ребенка.