Дневник семинариста

- Но, помилуйте! что ж это такое? Чем я виноват? - вскричал Иван Ермолаич, поднимаясь со стула и вдруг одушевляясь. - Вот слушайте: ученики собрали тридцать рублей серебром и просили меня, чтобы я составил им по своему выбору библиотечку, которою они могли бы постоянно пользоваться и, от времени до времени, ее увеличивать. Мысль прекрасная, не правда ли? Я пошел к отцу ректору и объяснил ему, в чем дело. "Вы, - сказал он, - спросились бы прежде у того, кто постарше вас, тогда и собирали бы деньги". - "Деньги, - отвечал я, - мне принесли собранными". - "Так, так. Ну, что ж вы хотите купить?" - "Конечно, - говорю я, - что-нибудь для легкого чтения, например сочинения Пушкина, романы Вальтер Скотта, Купера…" - "Ну, вот-вот! Пушкина… стишки, больше ничего, стишки. Опять вот Купера… Кто это такой Купер? О чем он писал? Нет, нет! романы нам не годятся". - "Да ведь у нас читают Поль-де-Кока и тому подобное. Ведь это помои! Не лучше ли дать ученикам что-нибудь порядочное". - "Нет, что ж… Нам это не годится. Вы уж, пожалуйста, не ходите ко мне вперед с такими пустяками. А деньги отдайте назад, непременно отдайте". - "Помилуйте! - возразил я, - устройство библиотеки…" - "Занимайтесь своим делом, вот что! Мне некогда пересыпать с вами из пустого в порожнее. До свидания!.." Скажите по совести, что ж это такое? - заключил Иван Ермолаич.

- Не мое дело, - отвечал Федор Федорович. - Всяк Еремей про себя разумей.

- И только?

- Больше ничего.

Гость постоял с минуту в раздумье и сказал, как-то принужденно улыбаясь:

- Честь имею кланяться, Федор Федорович!..

- Будьте здоровы… - Иван Ермолаич ушел.

- Гришка! - крикнул Федор Федорович.

- Ась, - отвечал мальчуган из передней.

- Ты видел вот этого барина, что сейчас отсюда вышел?

- Видел.

- Если когда-нибудь он опять придет, скажи ему, что меня нет дома. Слышишь?

- Слышу.

О мой мудрый наставник! Если б ты знал, как ты упал теперь в моих глазах!..

25

Я сейчас. получил от батюшки письмо. Вот что, между прочим, он пишет: "Ты поменьше предавайся мечтательности. О перемене своей квартиры, до твоего перевода в богословие, думать не смей; ибо наставник твой примет сию перемену за обиду, и тебе придется тогда плохо. Ты пишешь, что он скупится давать тебе свечи; посылаю тебе денег, купи на них свеч, но по-пустому их не трать; пустяков не читай и веди себя так, чтобы я был тобою доволен и чтобы худого о тебе ни от кого не слышал. Насчет того, что ты ему прислуживаешь, я тебе скажу, что это еще не беда, ибо старшим себя повиноваться ты обязан…"

Итак, терпение и терпение. Об этом говорят мне не только все окружающие меня люди, но книги и тетрадки, которые я учу наизусть, и, кажется, самые стены, в которых я живу. Будем терпеть, если нет другого исхода.

Далее батюшка пишет, что дьячок наш, Кондратьич, выехавший куда-то со двора, под хмельком, во время метели, - пропал и два дня не было о нем ни слуху ни духу. Лошадь его возвратилась домой с пустыми санями. На третий день Кондратьича нашли в поле, в логу. Он замерз и лежал на боку, подогнув под себя ногу. Спину его занесло снегом. Из-за пазухи его тулупа вынута стклянка с вином и недоеденный блин. "Мир его праху! - говорит батюшка и прибавляет: - Впрочем, худая трава из поля вон…"

Мир его праху! и я скажу в свою очередь. Как знать? Может быть, и он был бы порядочным человеком, если бы его окружала другая обстановка, другие лица. Умел же он сработать отличную телегу, выстругать раму, связать красивую, узорчатую клетку, никогда не учившись этому ремеслу…

Февраля 1

И когда этот Яблочкин отдохнет хоть на минуту от своего беспрестанного, горячего труда? Он изучает теперь немецкий язык и начал уже переводить Шиллера.

- Что ты, брат, делаешь, - говорю я ему, - пожалей хоть немного свое здоровье…

- Ничего, - отвечал он, медленно поднимаясь со стула. Лицо его было бледно и грустно. - А грудь, душа моя, у меня все болит да болит. Боль какая-то глухая. Не понимаю, что это значит. - И он прилег на свою кровать.

- Давно ли ты стал заниматься немецким языком? - спросил я его, перелистывая от нечего делать книгу Шиллера, в которой не понимал ни одного слова.

- Месяца три. Выучил склонения и глаголы и прямо взялся за перевод. Трудно, Вася. По правде сказать, мы не избалованы судьбою. Потом и кровью приходится расплачиваться нам не только за каждый шаг, но и за каждый вершок вперед.

- А как идут твои занятия по семинарии?

- Можно бы сказать - не дурно, если бы к ним не примешивались истории о тросточках и тому подобное. Как ты думаешь? Уж не писать ли мне по этому поводу, конечно, в виде подражания нашим темам, рассуждение на тему своего собственного изобретения: "Зависит ли любовь к занятиям от рода и обстановки самых занятий, или может быть возбуждаема историями разных тросточек и тому подобное?.."

- Какая тросточка? - спросил я с удивлением, - что это за история?