Дневник Серафины

— Тех денег, что мы тратим в этой дыре, с лихвой хватило бы на жизнь в Вене, — со вздохом сказал он. — А тамошнее общество и развлечения ни в какое сравнение не идут с провинциальным Львовом, да и положение наше в столице было бы совсем иным. В конце концов тебе самой надоест прозябать здесь. Ты создана для того, чтобы блистать в свете, причем в высшем свете! Страдания, выпавшие на твою долю в столь юном возрасте, придают тебе еще больше прелести, а жизненный опыт избавит тебя от ошибок в будущем. Ты обворожительно хороша! Вот только честолюбия тебе не хватает. А без него ничего не достигнешь в жизни. Надо стремиться все выше и выше!

Я молча пожала плечами.

— Ну, эту зиму мы проведем здесь, а потом ты сама убедишься, что в таком захолустье, как Львов, не стоит терять понапрасну время.

20 октября

Круг моих знакомых расширяется. Как все, что внове, я пользуюсь успехом. Вот уж никак не рассчитывала на это с моим побледневшим лицом и остывшим сердцем. Отец и Юзя не оставляют меня в покое…

Здешние кавалеры производят странное впечатление, точно это особая порода людей. Стоит вспомнить некоего моего знакомого, и сразу становится очевидным полное ничтожество этих красивых манекенов, чье единственное достоинство — изысканное, щегольское платье. Скорлупка золоченая, а ядрышка нет. Их занимают только лошади, карты, сплетни, и больше, сдается, они ни о чем не думают. Разве что о женщинах…

Они бросают на меня огненные взоры, рассчитывая воспламенить мое сердце, а я про себя посмеиваюсь над ними. Обладатели модных причесок и полированных ногтей так и увиваются вокруг меня в надежде завести интрижку с молодой вдовушкой. Они похожи на те самые грибы: кругленькие, а надавишь — пуф! — и одна пыль пошла. Кое с кем из них попыталась я завести серьезный разговор, по скудного запаса их познаний и остроумия хватило ненадолго. Как ни странно, пожилые мужчины нравятся мне больше, чем эти недоросли.

Люди каких только племен и наречий не бывают у отца! Однажды он познакомил меня с австрийским графом, венгерским бароном, французским маркизом и итальянским князем, так что я могла сравнить их с нашими молодыми людьми. Австриец подвизается на дипломатическом поприще, побывал во многих странах, имеет обо всем свои суждения, правда, насколько они оригинальны, судить не берусь. Венгр — пламенный патриот, он интересуется политикой; француз помешан на литературе; итальянец увлекается искусством. У наших же панычей интересы чрезвычайно убогие и дальше конюшни не простираются. Когда разговор заходит о предметах отвлеченных, они тотчас умолкают. Юзя упрекает меня в предвзятости, говоря, что среди них есть даже драматурги. Любопытно… Судя по их речам, трудно этому поверить.

Юлька, моя горничная, уверяет, будто за последнее время во Львове я поуспокоилась и похорошела, — кожа побелела, глаза блестят, как прежде, словом, ко мне вернулась молодость. Но меня это нисколько не радует!

На улице я увидела Антосю и убедилась, что она избегает встречи со мной. Было чудесное утро, и я отправилась в костел пешком в сопровождении слуги, который нес за мной молитвенник и подушечку для коленопреклонения. У входа в костел лицом к лицу столкнулись мы с Антосей, — она покраснела и хотела пройти мимо.

Однако при виде протянутой руки и улыбки на моем лице она шагнула ко мне. Одета она по последней моде, но безвкусно. Я стала выговаривать ей, что нехорошо забывать старых друзей, особенно в беде.

— Меня это мучило, но иначе я не могла поступить, — сказала она. — Ты принадлежишь к одному слою общества, я — к другому, и нас разделяет пропасть. Отпрыски старинных аристократических семей, вы занимали господствующее положение в стране, а в будущем, накопив капиталы, возможно, ваше место займем мы. Принимая нас, вы думаете, что оказываете нам благодеяние, мы же чувствуем себя среди вас приниженно и неловко. Я по-прежнему люблю тебя, но мыслимое ли дело, чтобы в твоей гостиной среди графинь вдруг затесалась аптекарша? Тебе же, как и Юзе, будет казаться, что у меня пахнет мускусом. По старой дружбе я как-нибудь утром навещу тебя и ты, если соскучишься, заходи ко мне, — выпьем кофейку, поболтаем, но бывать на твоих четвергах… Нет, это невозможно… Мой муж, бедняга, чувствовал бы себя среди вас белой вороной. — Она невесело засмеялась.

 Я из вежливости возразила ей, хотя понимала, что она права. Вот уж никак не ожидала от Антоси таких разумных, трезвых суждений. Внешне она тоже изменилась: располнела, расцвела, как роза, — красивая, но, пожалуй, слишком пышная. Глаза искрятся весельем. Я спросила: счастлива ли она?

— Да, насколько это вообще возможно, — сказала она. — Муж у меня хороший — добрый, работящий, не вертопрах какой-нибудь, и детей, и меня любит. На прожиток нам хватает, еще и остается. Чего же больше желать? Разве просить у бога, чтобы и впредь так же было.

Мы обнялись и уговорились встречаться. Смешно сказать, но, когда я наклонилась ее поцеловать, от ее роскошной куньей шубы пахнуло мускусом…

21 октября