Дневник штурмана

Собственно, это был графин для воды из полупрозрачного фарфора. Наверное, если бы туда налили яркий сок, то он хорошо выделялся бы сквозь молочную белизну, но там была обычная вода, так что её уровень был едва различим. По стенкам графина очень искусно и изящно вились выпуклые лианы с эффектными рассечёнными золотисто-зеленоватыми листьями. Закрывался графин крышкой с шишечкой в виде какого-то тропического плода со свешивающимся лианообразным хвостиком. Красивый графин, ничего не скажешь, но главное в нём — ручка. Эта ручка — не ручка, а чудесная обезьянка, которая карабкается наверх, к экзотическому плоду. Когда берёшь графин за ручку, то из кулака высовывается лишь головка обезьянки с милым наивным выражением мордочки. Я повернула крышку графина так, чтобы ясно было, что обезьянка хочет схватиться за лиану, а не собирается скользить лапками по гладкой поверхности крышки. Получалось, что действия зверька очень разумны, а его чуть повёрнутая мордочка смотрит доверчиво, не подозревая вас в воровских намерениях. Ну разве не блекнут перед таким чудом природы и искусства отвратительные характеры командира и первого штурмана? К графину прилагались четыре матовых стакана с лианами, но без обезьянок.

Развернув графин таким образом, чтобы обезьянка смотрела на меня, я прикинула, как лучше приступить к работе. "Крутые виражи" я избрала темой своей диссертации и не без гордости сознаю, что мне удалось добиться потрясающих результатов как в экономии энергии, так и в пересмотре привычных режимов скоростей. Мой метод показался слишком невероятным и его вводят у себя на кораблях немногие командиры да и то весьма осторожно. Постепенно он прижился, но пока, за два года существования, широкого применения не получил, потому что ортодоксально настроенные личности, не отрицая достоинств моего изобретения, предпочитают пользоваться досконально изученными и хорошо опробованными, хотя и не столь ошеломляющими методами. Ох, до чего же трудно внедряется в жизнь что-то кардинально новое!

Я знала, что уязвимость моего метода именно в его малой опробованности, но я решила рискнуть. Если мистер Форстер забракует мою работу, то я сумею очень быстро сделать новый расчёт и впредь буду продолжать свою временную службу старательно, исполнительно, но без инициативы, однако сейчас я не могла отказаться от демонстрации своего изобретения. Ну, а если работа является предметом гордости, то она доставляет наслаждение. Я неплохо поработала, временами переглядываясь с обезьянкой, пока не пришёл мистер Форстер и не отослал меня завтракать, прося не задерживаться. За то, что он не забыл про меня, я ему почти простила его начальственный тон. В конце концов, не тон важен, а поступки.

В столовой не было ни души, но из кухни, смежной со столовой, ко мне вышла горничная. Честно говоря, сперва я решила, что это повар, очень уж трудно было признать в этом гренадёре женщину. Здоровенная, широкая в кости белобрысая финка с грубым мужеподобным лицом. Стоило мне взглянуть на её кулаки и представить их в действии, и сразу я пришла к выводу, что если ей случится встретиться с убийцей, то девяносто пять процентов за то, что пострадает убийца, ведь вряд ли людей в комиссию подбирали по росту и физической силе и трудно себе представить учёных мужей под стать этакой даме, а ведь именно им предстоит выходить из корабля, когда мы прилетим на место, и следовательно, если кому и грозит опасность заразиться, то только им. Я не видела ещё никого из них, но уже заранее отгоняю от себя все мысли о реальности такого заражения и превращения умных, талантливых людей в кровожадных монстров или бьющихся в истерике от беспричинного панического страха сумасшедших. Я слишком внезапно узнала о своём назначении в экспедицию, поэтому у меня не было времени выяснить подробности этих страшных заболеваний, но для себя нарисовала картины протекания болезни и с тех пор старательно гнала их прочь.

Финка, неразговорчивая по свойству характера или от застенчивости, но старательная и умелая, подала мне завтрак и ушла обратно в кухню. Что сказать? Пища была очень вкусной и не менее полезной. Когда я допила кофе, из кухни вышел сам повар и был это отнюдь не француз, а грузный, широколицый немолодой грузин. Он представился как Реваз Георгадзе. Исторически Россия и Грузия были тесно связаны, так что к повару я сразу почувствовала особую симпатию. Мистер Георгадзе расплылся в довольной улыбке и попросил меня дать оценку его трудов. Судя по всему, он уже узнал мнение о своей деятельности у всех, кто уже позавтракал, так что для его коллекции не хватало только моего. Я, конечно, похвалила завтрак, причём сделала это от чистого сердца, и обрадованный мастер своего дела удалился на своё рабочее место. Как русскую он меня явно не воспринял, а может, просто не был силён в истории.