Дневник утраченной любви

Родители улыбались, спокойные, просветленные, им очень нравился новый образ жизни.

Я просыпаюсь и чувствую безбрежное счастье, потому что увидел их обоих и узнал, что они вместе, влюбленные, неподражаемые. Маме и папе из сна столько же лет, сколько нам с Фло сегодня.

В чем смысл этого виде́ния?

Думаю, я вообразил место, где счастливо покоятся мои родители, этакую воздушную могилу на склоне холма, куда залетает в гости ветер, могилу, где веет вольный дух.

Дай Бог, чтобы все так и было.

* * *

Венгрия.

Я сижу на террасе гостиницы и смотрю на Дунай, плавно и величественно текущий под мостами. Я гляжу на него с изумлением, а он посмеивается над моим восторгом, гордый, спесивый Дунай, избранник самых блистательных городов, колосс, орошающий земли десяти стран, водное божество, текущее с запада на восток. Дунаю плевать, что говорят о нем люди, совсем не голубому Дунаю, впадающему в Черное море, которое совсем не черное.

Сегодня мой день рождения, 28 марта. Я предупредил близких, что не хочу праздника: этот день напоминает мне о смерти мамы. Сотрудники посольств Франции и Бельгии отнеслись с пониманием и были так любезны, что спрятали именинный пирог, который столь же любезно заказали.

Я надеюсь прожить этот день без особых потрав. Сосредоточусь, пожалуй, на культурной катастрофе, которой управляет президент Виктор Орбан^[21], урезая дотации театрам, портя жизнь издателям и книготорговцам, держа на голодном пайке хореографов-фольклористов.

Приходит сообщение от Майи. Она свободная и цельная натура и наплевала на мой запрет. Ее послание дышит любовью, а одна фраза приоткрывает дверь внутри меня: «Как и каждый год, этот день – твой и твоей мамы. Лучший день вашей жизни. День, когда вы узнали друг друга и больше не расставались, пока судьба не разлучила вас».

Я за секунду примирился со своим днем рождения. Он символизирует не ее уход, а нашу встречу, и отныне я буду праздновать его каждый год.

* * *

Сестра прислала мне фотографию: она, Ален и близнецы позируют на балконе альпийского шале. Их собственного шале! Мамины деньги помогли осуществиться мечте. Ура, все ликуют!

Я радуюсь за Фло и грызу себя: твоя очередь, давай придумывай, на что потратишь свою долю!

* * *

Я нашел воспоминанию правильное место в моей жизни: оно обогащает реальность, не заставляя ее блекнуть, уплотняет, а не стирает.

Мамины воспоминания добавляют параграфы к книге моего существования, а не обедняют ее.

* * *

Счастье – не дитя, оно вдовеет. Счастье жило, желало, любило, наслаждалось, плакало, терпело поражения, сожалело, надеялось, отчаивалось. Счастью ведомы цена людей, хрупкость жизни, роскошная привилегия быть живым, опьянение жизнью, эмоциями, оно присоединяется к миру и познает его красоту.

Истинное счастье не прячет свою зрелость, его лицо украшают тысячи морщин и сотни шрамов. Счастливым может быть только экс-несчастливый человек.

* * *

Этой ночью я снова вижу сон.

Мне больше девяноста лет, почти сто. Непонятно, дома я или в больничной палате, сознание мое хрупко. Я путаю часы, обстановку, бодрствование и сон. Я потерял собак, друзей, любимых… и собираюсь покинуть тех, кто моложе меня.

Кто-то нежно гладит меня по спине. Я поворачиваюсь, упираюсь затылком в подушку. Та же рука гладит мой лоб и щеки. Чье-то лицо склоняется надо мной, излучая нежность и свет.

– Ну как, хорошие были сны?

– Да, мама, сейчас расскажу.

* * *

Она шепчет, поет, чарует под моими пальцами. Бормочущая, шелестящая, она топает, раздувается, взрывается, потом успокаивается – яркая, золотистая, производящая мелодии, которые летят вдоль книг, сливаются в букет и устремляются вверх по широкой лестнице, неся тепло всему дому.

Мама здесь, у меня под пальцами. Я прикасаюсь к ней, она отвечает.

Я много месяцев искал способ сделать абстрактное ощутимым и наконец придумал, на что потратить мамины деньги.

До конца моей жизни маминым воплощением на земле будет концертный рояль. Николя Стави «представил» меня нескольким самым породистым парижским роялям, и я с первого взгляда влюбился в этот «Стейнвей». Правильнее будет сказать – с первого звука! Дитя ремесленника, этот «боевой конь» играл со многими симфоническими оркестрами, отзывался рукам самых выдающихся музыкантов, великих солистов, а теперь будет только моим. Я предоставляю заслуженному инструменту тихую жизнь на пенсии.

Мама здесь, под моими пальцами, говорит голосами Баха, Моцарта, Шопена, Форе, Дебюсси.