Дневник великого князя Дмитрия Павловича, 1906–1907 гг.

Получил я телеграмму от Тёти, в которой она благодарит за письмо и что радуется нас видеть. Вот хорошо было бы, если бы я чувствовал то же самое.

Какой ужасный случай произошёл на второй неделе поста в св[одно]гвард[ейском] батальоне — пропустили артиллерийского офицера в парк, где гуляла в эту минуту императрица, ну сейчас, понятно, история. Пирогов ругал (да и правда, за такую оплошность надо побранить), и кончилась история тем, что исключили двух офицеров из батальона, в том числе бедного Зедерхольма, мне так его жалко, что сказать нельзя, право, бедный. Если бы я был на месте дяди Ники, то я для этого раза бранил бы только и не исключал бы, но сказал бы, что если это ещё раз повторится, то всех сменять, начиная с Пирогова. Ещё, если бы я был сыном д. Ники, тогда можно было бы попросить за Зедерхольма, а теперь и думать нечего об этом. А всё-таки жалко его бедного. Фу, как я много написал сегодня, пожалуй, довольно. 9¾ часов.

7 марта. Вторник

Получил от Тёти письмо, в котором она меня благодарит за мое. Письмо, сознаться, довольно пустое, ровно ничего в нем нет, немножко про котов, про убежище полторы страницы и вот и все, зато Марии полпуда разных нежностей. Завтракали мы в том дворце, по дороге туда я, кажется, сделал ужасный гаф. Я поздоровался с моим караулом, который стоял на дворе, сложа ружья в козла и без офицера, дожидая конца смены караула. Кажется, это не делают. За завтраком был дежурный флигель-адъютант Кира Нарышкин[50], который все время улыбался и не мог ничего сказать, несмотря на то, что он очень хотел. Днём было три урока, из коих последний очень поздно кончается. Днём, да и теперь, у меня сильно голова болела, но, несмотря на то, я довольно хорошо учился. Утром историк был очень мной доволен и все время повторял «великолепно». Вместо прогулки на коньках мы (Мария, м. Вельтер и я) копались в снегу и сделали крепость, которая больше похожа на волчью яму или на колодец, чем на крепость, но это неважно, а факт тот, что мы проработали целые два почти часа. Марии очень скоро надоело (как обыкновенно), но м. Вельтер и я, мы продолжали копать вплоть до времени, когда надо было уходить домой одеваться, чтобы ехать к завтраку. Завтра приезжает Тётя в одиннадцать часов утра, мы, наверное, поедем ее встречать. 9¾ часов.

8 марта. Среда

Только что вернулись с танцкласса в Павловске. Сегодня не было так скучно, как последний раз, и даже было очень весело. Я страшно шалил, но М. Н. Троицкая ничего не говорила и даже не замечала. Утром мы поехали встречать Тётю, было очень хорошо. Когда вернулись домой, Мария пошла учиться, а я поехал с Тётей кататься. Разговоры не были особенны, и все больше про солдат. Тётя уедет в воскресенье. Надо идти спать, поздно. 10 часов.

Четверг. 9 марта

Мария с Тётей ездили в Гатчину, я не ездил, потому что у меня были уроки, музыка и французский. Но это лучше, что я не поехал, потому что у меня страшно голова болит. Утром после истории в 11 часов я гулял с м. Вел., мы копали большой проход в снегу, который тянется на 12 сажень, и это все мы сделали в полчаса. Это сравнительно очень быстро. Завтра верховая езда. Ура, я страшно доволен, хотя немножко страшно, потому что я буду брать барьеры. Как весело.

Я радовался всю неделю на тот день. Тётя очень хорошо со мною обращается, и я с ней, кажется, ничего. Я отвратительно учился французскому, сделал 10 ошибок в одной странице, и потом всё-таки вырвал м. Вель. эту страницу. Вечером Мария дразнила Г. М. про то, что он всегда останавливается, когда начинает читать, и что вдруг минуту после того, что я сказал «да, ну читайте», вдруг рассердился и стал кричать. Бог знает почему, отчего. Я стараюсь как можно меньше быть важным перед Мих. Пет. Когда мы были в Москве, он говорил, что я важный. Да и Г. М. говорит, что я бываю важным после того, что я поеду в Александровский дв[орец], и в особенности один. Но если так, почему же он мне это сразу не говорит, а только давно потом, когда я уже успел забыть. А ведь я теперь замечаю над собой ту неприятную новость, что я каждый раз, когда получаю от кого-нибудь замечание, то сейчас же начинаю сердиться, хотя я теперь стараюсь, чтобы это больше и больше пропадало. Мария говорит, что по пути в Гатчину она с Тётей ничего особенного не говорила, и что всего удивительнее — это что ничего про лазарет. Но вот что правда, это то, что раненые солдаты отлично делают цветные коробки, но великолепно делает в особенности один. Завтракали мы в том дворце, никого не было, кроме четырех девочек, т. Аликс, д. Ники, Тётя и мы двое. Ничего особенного не говорилось и не делалось. У меня страхи, чтобы завтра в карауле был бы второй батальон. Ой, мне надо идти скорее спать. 9¾ часов.

10 марта. Пятница