Дневник Великого поста

Мне снова повезло, отработал без происшествий, и ливень прекратился. Так же внезапно, как и начался. Зато с меня самого лило, как из-под водосточной трубы. Не осталось ни одной сухой нитки, даже в сапогах хлюпала вода. Нужно спешить переодеться. Я уже собрался бежать, но поступила команда «на тепловоз». Моя очередь ехать. Перекинул рацию через плечо и взобрался на подножку.

После ночной смены, уже в электричке, возвращаясь домой, почувствовал, что заболеваю. Ливни сделали свое дело. Жена с дочкой в это время гостили у бабушки. Так что в плане лечения рассчитывать приходилось только на себя. Открыл дверь, как-то разделся и упал на диван. Вечером очнулся. Хотелось пить, пытался встать, не получилось. Еще никак не мог дотянуться до носового платка. Платок рядом, а я никак не дотянусь. Что было дальше, как лечился, ничего не помню. Только с тех пор хронический бронхит стал моим спутником на всю оставшуюся жизнь. И к Щукину – стойкое чувство неприязни тоже.

Спустя много лет, уже священником, я часто вспоминал железную дорогу, своих товарищей, и вместе с ними обязательно Щукина. Мне бы его забыть и все, что с ним связано, а не получается. Ходил к духовнику, каялся. Все одно не отпускает. Видимо, ненависть, как и любовь, – это навсегда.

– Батюшка, лет пятнадцать назад я работала продавцом в одном частном магазине. Хозяйка заподозрила меня в воровстве. Женщина невыдержанная, накричала на меня и выгнала с позором. Зарплату, понятно, отдавать не стала. Я тогда на нее очень обиделась и даже отомстить мечтала, но что я могла? Только забыть. Иногда мы случайно пересекались с ней где-нибудь в городе, и тогда все возвращалось. Она уже, конечно, ничего не помнила и шла спокойно, не обращая на меня внимания. У меня же внутри все клокотало, хотелось наговорить ей всяких гадостей, и я, боясь, что не сдержусь, спешила быстрее пробежать мимо. Потом я начала регулярно ходить в церковь на службы, исповедовалась и причащалась. И вот однажды на литургии, причастившись, я пошла потребить запивку. В очередь к чаше я стояла последней, и кусочек антидора, что дожидался меня на блюде, тоже оставался последним. Я уже было взяла его в руку, как за мной к запивке подошел еще один человек. Поднимаю глаза, а это она, моя бывшая хозяйка. Оказывается, она тоже причащалась, но антидора ей уже не досталось. И потом произошло чудо. Я разделила пополам оставшийся кусочек хлеба и протянула его человеку, когда-то много лет назад сделавшему мне очень больно. Она улыбнулась и, поблагодарив, отошла. Эта женщина меня не помнила, зато я ее никогда не забывала. И вдруг ощущаю прилив радости, независимо от меня моя ненависть улетучивается и исчезает. Так она перестала быть моим врагом.

Я уже запамятовал эту историю, рассказанную мне одной из наших верующих, а вспомнил ее совершенно внезапно, когда, проезжая по трассе, заметил на обочине двух голосующих мужчин. Обычно я не подвожу тех, кого не знаю, а здесь остановился. И даже немного сдал задним ходом. С утра не переставая накрапывал холодный осенний дождь. Эти люди наверняка уже промокли и озябли. Но я остановился не потому, что пожалел. Просто они были одеты в знакомые мне дождевики, что выдавались в мою бытность железнодорожником. Еще лицо одного из них мне тоже показалась знакомым.

– Борода, – обращаясь ко мне, проговорил он заплетающимся языком, – подкинь до города. Мы тут вообще замерзли, а денег нет… Пожалуйста.

В этот момент я и узнал в нем Щукина. Больше по голосу, потому что внешне это уже был совсем другой человек.

– Спасибо, борода. Хорошо у тебя в машине, тепло. Мы с ним, – Щукин показывает пальцем в сторону приятеля, устроившегося на заднем сиденье, – на семьдесят пятый километр за капустой ездили, а сторож заметил и спустил на нас овчарку. Прикинь, я вот упал, видишь, дождевик порвал. Еле отбились. Вымокли, хорошо с собою было, а так бы совсем окоченели. Слышь, борода, ты на железке здесь у нас на станции, часом, не работал? Нет? Чего-то мне твое лицо знакомо.

Я не ответил. Узнай бы он меня, я бы не утерпел и обязательно спросил, помнит ли он, как просто так, безо всякой надобности гнал меня отцеплять вагоны под проливным дождем? Вместо этого я перевел тему на него:

– А ты, как я понимаю, со станции. Все еще работаешь?

– Нет, уже на пенсии. Что делаю? Пью. С такой жизни запьешь. Сын окончательно скололся, глаза бы мои на него не глядели.

Я довез их до места. Щукин, выходя из машины, ударил себя кулаком по ладони и сказал:

– Слышь, борода! Я тебе что скажу! Если кто тебя здесь тронет, вот только пусть попробует. Ты мне скажи, понял. Я – Вовка Щукин, меня здесь все боятся. Короче, мы теперь с тобой друганы.

И Щукин в порванном плаще, поддерживаемый приятелем, похромал к своему дому.