Дневник Великого поста

Года полтора назад в храм пришел старый человек и сказал, что хочет поговорить с батюшкой. Меня позвали.

– Батюшка, дело у меня к тебе такое, я бы даже сказал, деликатное. Как видишь, я уже старик, мне помирать скоро, а хочется, чтобы отпели. Ты понимаешь?

– Да, конечно, понимаю. Решили заранее побеспокоиться?

– Ну да. Только тут такая закавыка получается, меня Адольфом зовут. А как в детстве бабка крестила, не знаю. Тогда не поинтересовался, а сейчас никто уже и не скажет. Вот и чего прикажешь делать, по второму разу креститься?

Я успокоил пожилого человека, который еще задолго до войны с немцами получил свое звучное имя. Тогда никто и не думал, что со временем оно станет для нас, русских, почти ругательным.

– Крестить мы вас больше не будем. А поступим следующим образом: вы готовитесь к исповеди и причастию. Перед исповедью мы наречем вам новое христианское имя взамен того, забытого, и вы с этим новым именем причаститесь.

Старик обрадовался и ушел готовиться к исповеди. Недели две готовился, пришел на воскресную службу в костюме, белой рубашке и при галстуке. Пришел Адольфом, а ушел Анатолием.

– Вы только обязательно расскажите вашим детям, что теперь у вас новое христианское имя.

– Батюшка, за это не переживай, я им от себя специальную бумагу оставлю. Опишу все подробнейшим образом.

Я представил, каково было человеку прожить жизнь в нашей стране с именем Адольф. Во время войны он был уже подростком. Наверняка ребята дразнили. А каково на фронте было воевать с таким-то именем?

В свое время мой друг-киносценарист, вынашивая идею экранизации моих рассказов, заранее дал прочитать что-то из написанного своим друзьям-артистам и однажды вместе с ними приехал к нам на литургию. Тогда мне и посчастливилось познакомиться с Александром Адольфовичем Ильиным. Во время обеда он рассказал мне историю про своего отца-фронтовика.

Однажды в бою, когда наши войска уже рвались на запад, пехотинец Адольф Ильин пленил немецкого солдата. Хотел сдать его особистам, да те во время боев предпочитали отсиживаться за войсками в тылу. А бойцы наступают, и пленный немец наступает вместе со своим «хозяином». А что с ним делать, с немцем-то этим? Расстрелять? Вроде как жалко, человек все-таки. Ладно – и решил дожидаться особистов. Война – дело такое: ты наступаешь, на тебя наступают. Когда немцы шли в контратаки, тогда и пленный вместе с рядовым Ильиным зарывался в землю и разве что только не отстреливался от бывших своих сослуживцев. Что делать, жить-то хочется.

Прошло несколько дней. Особисты на передовую линию не спешили. В один из таких дней Ильин и решил поговорить со своим пленником. Не знаю, как они общались между собой, но как-то общались. Приблизительно это было так:

– Слушай, фриц, как тебя зовут?

– Я не Фриц. А зовут меня Иосиф, как вашего самого главного.

– Иосиф?! Ну и дела!

– Да, а тебя как звать? Иван?

– Какой Иван?! Меня зовут, как вашего самого главного. Адольфом меня зовут!

Оба солдата в изумлении задумались и замолчали.

– Ну и дела! Если я русский и Адольф, а ты немец и Иосиф, так что же мы, дураки такие, воюем, а? И в Германии, и в Советском Союзе люди носят одни и те же имена и ненавидят друг друга. Неправильно это!

И решили два бывших врага немедленно покончить с этой неправдой. Достал Адольф кисет с русским табаком, сам закурил и немца угостил. Было б что выпить, наверняка бы выпили.

– Мы бы с ним точно выпили, – сетовал потом Адольф Ильин, – да не успели. На фронте установилось затишье, и снова в расположении появились особисты.

Сегодня вечером на службе ко мне подошел мужчина. Лицо знакомое, а кто он, не знаю.

– Батюшка, нам бы дедушку отпеть. Завтра хороним.

– А как дедушку звали?

– Адольф Иванович. Ой, нет! – Мужчина достает из кармана сложенный лист бумаги, разворачивает и показывает мне. – Вот, это он специально для нас такое напоминание оставил и повесил у себя над кроватью.

«Для Христа мое имя теперь – Анатолий».

Воскресенье Небесная страховка

Тяжело здоровым и сильным видеть людей страдающих. Даже если ты не очень здоров, но сам на собственных ногах вполне еще способен дойти в храм на службу, вид человека откровенно больного вызывает у тебя сочувствие. Подумаешь про такого страдальца: эх, бедный, помоги тебе Бог! А если дети болеют или люди совсем еще молодые? Увидишь такого в храме среди молящихся, хочется тебе или нет, а на языке так и крутится: «Как же так, Господи?» И что, ничего уже не сделать и никак не помочь?