Дневник Верховского

Как менялись в 1915 году настроения офицерского корпуса вследствие неудач военной кампании Великой войны, видно из воспоминаний бывшего камер-пажа Б. Энгельгардта, затронувшего прошлое: «Верховский был первым учеником в классе и был назначен фельдфебелем. Любовью товарищей он не пользовался. Был он, по-видимому, как и Игнатьев (граф, бывший камер-паж, автор книги «50 лет в строю» – Ю. С.) полон самомнения, считал себя вправе смотреть на всех окружающих свысока… Прошло более 10 лет. Я с Верховским больше не встречался и совершенно потерял его из виду. В конце 1915 года, проведя год на фронте в штабе гвардейского корпуса, я приехал в Петроград для участия в работе Государственной Думы. Вскоре я был избран членом Особого совещания по обороне и весь отдался этой работе. Однажды член Государственной Думы Ковалевский предложил мне прослушать у него на квартире доклад офицера Генерального штаба, только что приехавшего с фронта. Докладчиком оказался Верховский. Он был уже подполковником, был ранен, носил белый крест в петлице. Докладывал он толково и умно… У нас завязался спор. Верховский показался мне интересным собеседником. И мы сговорились закончить наш разговор на следующий день за завтраком в тихом ресторане Пивато («Братья Пивато» размещался по Морской ул., д. 36. – Ю. С.). Едва мы уселись за ресторанный столик, как в зал вошел ротмистр Уланского ее Величества полка Скалон (Николай), товарищ Верховского по выпуску, от которого я узнал в былые времена всю «историю», один из главных его противников, не кланявшийся с ним со дня его удаления из корпуса.

Узнав меня, Скалон приветливо мне поклонился и в тот же момент встретился глазами с Верховским… Несколько секунд оба были точно в нерешительности, но потом, как по команде, сразу двинулись навстречу один к другому. Они обнялись. Верховский начал что-то вспоминать о далеком прошлом. Скалон остановил его жестом и словами: «Не надо, не говори, во многом ты был прав». Десять лет тому назад неуместную болтовню мальчика-пажа на политические темы с вольнонаемными вестовыми манежа он почитал за преступление. Теперь он находил его в чем-то правым»[405].

Как говорится, а судьи кто? 1 марта 1917 года в 11 ч. утра по приказу члена Временного комитета Государственной Думы полковника Б. А. Энгельгардта было отключено телефонное и телеграфное сообщение Царского Села со Ставкой…

Верховский с болью в душе писал, что в конце 1915 года возвращающиеся из Петербурга после ранения на фронте офицеры с возмущением рассказывали: «В России идет сплошной праздник. Рестораны и театры полны. Никогда не было столько элегантных туалетов. Армию забыли»[406].

Фрейлина Вырубова впоминала с негодованием: «Трудно и противно говорить о петроградском обществе, которое, невзирая на войну, веселилось и кутило целыми днями. Рестораны и театры процветали. По рассказу одной французской портнихи, ни в один сезон не заказывалось столько костюмов, как зимой 1915–1916 годов, и не покупалось такое количество бриллиантов: война как будто не существовала. Кроме кутежей, общество развлекалось новым и весьма интересным занятием – распусканием всевозможных сплетен на Императрицу»[407].

Для сравнения. Всегда (независимо от общественного строя) патриотически настроенный А. И. Верховский в то же время высоко ценил немецкую культуру, считая главным превосходством Германии «…бесспорное превосходство духовной культуры, выражающейся в широком патриотическом образовании и воспитании народа, богатстве и подготовке его интеллигентных сил и в блестяще устроенном аппарате управления страной и армией…»[408].