Дневник Верховского

С датой смерти А. И. Верховского долго не было полной ясности. Так, в «Биографической справке» к книге «На трудном перевале», составленной анонимным автором, указано: «В 1941 году А. И. Верховский скончался»[614].

Кроме этой даты в разных источниках встречались другие: 1937, 1938 и 1940-е годы…

Более чем две с половиной тысячи лет назад было написано: «Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда»[615].

В официальной справке, полученной Н. С. Мануйловой после реабилиатации мужа, дата смерти была указана 24 ноября 1940 года. Но и эта «точная» дата оказалась фальшивой… Н. С. Мануйлова, основываясь, видимо, на женской интуиции, писала в дневнике: «Я лично думаю, что он убит в 1938 году»[616].

Первая жена А. И. Верховского Лидия Федоровна не теряла связь с его сестрой. На вопрос о ее брате она отвечала 9 июня 1938 года своей золовке в Ленинград:

«Ты вправе на меня сердиться, каюсь, виновата перед тобой, но я так устаю от этой чисто кухаркиной работы, что порой не в силах даже думать… Ни о Саше, ни о его жене ничего не известно, и вряд ли скоро можно будет что либо узнать…»

(Из Москвы. 9 июня 1938 г., л. арх.)

В другом письме от 17 января 1939 года она писала:

«Я хочу тебе сообщить о твоем брате А.И.

Игорь ходил и узнал, что он осужден и сослан в один из лагерей НКВД. На вопрос Игоря, не следует ли ему обратиться к прокурору, ответили: подождите немного. Вот и все, что я знаю и о чем могу поделиться с тобой. Нерадостные вести. Жена его Н.С. сослана тоже куда не знаю. Я считаю что она во многом виновата, она и ее окружение… Придется ждать, может быть ему разрешат писать…»

(Из Москвы. 17.01.1939 г., л. арх.)

Н. С. Мануйлова (1886, СПб. – 1977, Москва, Ваганьковское кл.) была приговорена к заключению в Потьминские лагеря, а на поселении жила в Джезказгане. Чтобы стало более-менее понятным, какое «ее окружение» имелось в виду, придется вернуться в 1917-й год. Дочь дворянина, детского врача Сергея Ивановича Веревкина, Наталья Сергеевна, вышла замуж за Мануйлова Александра Александровича, соседа по имению, который во время войны был начальником походной канцелярии А. И. Верховского.

А. А. Мануйлов (Шура) во всем поддерживал военного министра А. И. Верховского и даже называл себя «диктатуристом». Он был сыном Александра Аполлоновича Мануйлова, ректора Московского университета, редактора «Русских ведомостей»; в правительстве Керенского (первых двух составов) – министра народного просвещения. В начале1920-х годов Мануйлов-старший был членом правления Государственного банка СССР, о чем напоминает мемориальная доска на здании банка. На первых советских деньгах стояли подписи Ленина и Мануйлова…

После развода с Натальей Сергеевной А. А. Мануйлов женился на Юлии Николаевне Лазаревой, зубном враче, дочери проф. Тимирязевской Академии. После ее смерти был еще два раза женат. Умер в 1956 году в Москве. Своих детей у него не было[617].

Женат был Мануйлов-старший на Нине Александровне, по 1-му браку Анциферовой. Сводная сестра ее, Наталья Николаевна (ур. Анциферова) была знаменитая драматическая актриса, с псевдонимом по сцене – Волохова. Очень интересная внешне, она была адресатом стихов А. Блока «Снежная маска» и «Фаина». В замужестве она была Волохова-Крамова. К этой же дружной компании принадлежал и знаменитый Владимир Амфитеатров (Кадашев), который был близким другом Александра Мануйлова-младшего по Московскому университету. Амфитеатров-Кадашев вел дневник, в котором весьма нелестно отзывался о военном министре Верховском…

Ответ из «органов» с предложением «подождать немного», полученный сыном Верховского, Игорем Александровичем, по обычаю того времени был довольно циничный. Приговор А. И. Верховскому после подписей руководителей первой величины, проставленных на так называемом «расстрельном списке» уже был приведен в исполнение. Считается, что таких списков в 1930-х годах было более трех сотен.

Полезно просто сделать сравнение, без комментария. Еще 500 лет назад французский философ Монтень писал: «А кто поверит, что Нерон – это подлинное воплощение человеческой жестокости, – когда ему дали подписать, как полагалось, смертный приговор одному преступнику, воскликнул: «Как бы я хотел не уметь писать!» – так у него сжалось сердце при мысли осудить человека на смерть»[618].