Дневник Верховского

Все это станет понятным для русских эмигрантов (и не только для Олферьева) много лет спустя, а пока против фельдфебеля Верховского начал составляться «заговор». Преувеличенная индивидуальность всегда была проклятием как для ее носителя, так и для окружающих. Пажи стали вспоминать все, что можно было бы выдвинуть против него, но оказалось, что хотя каждый из пажей и мог привести пример предосудительной (с их точки зрения) болтовни Верховского, «ни один из них, однако, серьезным проступком назвать было нельзя. Их можно было назвать бестактными или дающими основание предполагать об его неблагонадежности в будущем, не больше»^{329}.

Верховскому не забыли припомнить и случай в манеже, когда он спросил у солдата, бьют ли их «господа офицеры?», и прочие его прегрешения… В конце концов по предложению Олферьева было решено вызвать фельдфебеля Верховского в курилку и предъявить ему «ультиматум». 11 февраля 1905 года так и было сделано, хотя такой поступок явно шел вразрез с требованием воинской дисциплины.

Фельдфебель Верховский проявил здесь свой твердый характер. Он с опущенной головой выслушал графа Крейца, передавшего ему решение товарищей «вести себя так, как обязывает его высокое звание камер-пажа государя», с обещанием, что в случае согласия все происшедшее «умрет» вместе с ними. Когда Крейц закончил, он выпрямился и металлическим голосом отчеканил: «Я виновным себя ни в чем не признаю. От своих убеждений никогда не отказывался и отказываться не намерен. Слов своих также назад не беру». С этими словами он поспешно вышел»^{330}.

Следует подчеркнуть такую положительную черту характера Верховского: он не был злопамятен. Позже (в 1924 году) он вспоминал о камер-паже графе Крейце как о «прекрасном юноше, очень образованном, действовавшем, несомненно, с лучшими и чистыми намерениями»^{331}.

Ольга Николаевна, мать Верховского, пытаясь отвести беду от сына, написала сокурсникам-пажам письмо, в котором просила их забыть личные счеты и дать возможность ее сыну продолжить начатую карьеру. «Письмо было написано очень убедительно, — вспоминал Олферьев, — и чувствовалось, что мы причинили ей большое горе. Мы были неумолимы»^{332}.

Очевидно, что инцидент с камер-пажом Верховским может быть объективно рассмотрен лишь с учетом всех ставших известными на сегодняшний день обстоятельств, не исключая и воспоминаний самого А.И. Верховского, изложенных им в журнале «Былое» и где главным «организатором» огласки был как раз директор Пажеского корпуса Н.А. Епанчин…

По воспоминаниям Верховского, боязнь набросить всей этой историей тень на корпус, заставила весь класс принять решение никому об этом инциденте не говорить. Сам Верховский перестал бывать в корпусе, а весь класс, несмотря на расспросы, хранил глубокое молчание. Директор корпуса Н.А. Епанчин смотрел на это дело иначе и решил проявить строгость и твердость и тем получить «одобрение свыше»^{333}.

Начались допросы, сначала ротным командиром, потом директором корпуса. Слухи об «истории» в корпусе поползли по городу. «Стали рассказывать о прокламациях, — писал Верховский, — будто бы подложенных мною государю, о бомбе, найденной в корпусе и т.д.». Одна из родственниц Верховского была даже напугана слухом о том, что его уже расстреляли «за агитацию в Конно-Гренадерском полку»^{334}.

Генерал Н. А. Епанчин вскоре был уволен от должности директора корпуса и переведен в армию. От него попросту избавились. Обиженный этим обстоятельством Епанчин имел свой взгляд на ход тех событий. Он считал, что великий князь Константин Константинович отнесся к этому делу очень нервно и опасался, что его враги могут воспользоваться этим случаем и обвинить его в том, что он либеральничает с молодежью. Обвинение всесильного на тот момент К.П. Победоносцева в том, что отец его, великий князь Константин Николаевич, «был красный, а Константину Константиновичу совершенно липшее заслужить такую же репутацию», возымели, по мнению Епанчина, свое действие.

Н.А. Епанчин писал: «По докладу государю дела Верховского, его величество повелел, чтобы это происшествие расследовал генерал-адъютант О.Б. Рихтер, старейший паж, человек глубоко благородный. Рихтер тщательно исследовал это дело, дал мне копию с его донесения государю и пришел к заключению, что Верховский за недостаточно тактичное поведение подлежит дисциплинарному взысканию и что дело это вообще не представляется важным.

Так смотрела на это дело и императрица Мария Федоровна, которая сказала мне, что совершенно напрасно хотят раздуть это дело.