Дневник войны со свиньями

– Я побуду с тобой, – сказал Видаль. – Как это случилось?

Тоном человека, повторяющего все то же объяснение, Маделон ответила:

– Бедный папочка ехал домой на своей машине по Лас-Эрас и, когда подъехал к улице Пуэйрредон…

– Как ты сказала?

Ему показалось, либо Маделон из-за траурной обстановки говорит слишком тихо, либо он стал плохо слышать.

– Подъезжая к улице Пуэйрредон, он увидел красный свет. Он дождался зеленого и хотел было ехать дальше, как тут это случилось.

– Как это было? – опять спросил Видаль.

Женщина снова принялась объяснять, но добрую половину ее слов ему не удавалось расслышать. Он подумал, что нынче люди стали говорить невнятно, почти не раскрывая рта, отвернувшись в сторону. Немного смущенный, он шепнул соседу слева:

– Девушка еле говорит…

– Какая девушка?

Маделон на миг спохватилась и четко выговорила:

– Угито только что ушел.

– Угито? – переспросил озадаченный Видаль.

– Да, Угито, – повторила она. – Угито Больоло.

– Буян? Мы встретились, и он со мной не поздоровался.

– Очень странно. Наверно, не заметил тебя.

– Заметил. А прежде был сама любезность.

– Почему бы он не стал с тобой здороваться?

– Он был любезен, чтобы надо мной подшутить. Подшутили сперва над ним, и он в отместку решил подшутить надо мной.

– Как это над ним подшутили?

– Как надо мной. Из-за вставных челюстей. Ты не заметила?

Он широко улыбнулся. Перед женщинами он обычно форсил, но бывали исключения.

Когда глаза у него уже слипались, вошел в помещение тот самый тип в трауре, который стоял у входа, и в комнате началось движение. Видаль с тревогой понял, что, если Маделон попросит проводить ее на кладбище, пропал его дневной отдых. Мигом он отошел в сторону, как человек, который кого-то ищет, чтобы о чем-то переговорить. Подойдя к порогу, подавил в себе искушение обернуться и, выскользнув на улицу, поспешил домой.

День был такой холодный, что под одеялом и пончо и то было неуютно. Видаль накинул поверх них пальто. Ему подумалось, что, похоже, пришла для него пора внезапных приступов неврастении – вид постели, накрытой коричневым пальто с пятнами и потертыми местами, повергал его в уныние.

В последние годы часок отдыха заметно его освежал. Видаль вспоминал времена, когда он, бывало, вставал в дурном настроении, со смутным недовольством. А теперь после сиесты он чувствовал себя помолодевшим, как после бритья. Зато ночи ждал со страхом: поспишь несколько часов и просыпаешься – дурная привычка, а там уж и бессонница с печальными мыслями.

Проспал он с полчаса. А ставя согреть воду для мате, подумал, что жизнь человека, как она ни коротка, вмещает жизнь двух, а то и трех разных людей; в том, что касается мате, он когда-то был человеком, любившим только горький мате, потом стал человеком вовсе от него отказавшимся, потому что мате ему вредил, а теперь он стал ярым приверженцем сладкого мате. Только принялся он за первый мате, как пришел Джими. Что и говорить, от холода лицо Джими с острым носом и усиками еще больше смахивало на лисью мордочку. О Джими, у которого ум сочетался с почти звериной интуицией, шла слава, что он обычно приходит в гости, когда его друзья садятся за стол. Джими решительно схватил правой рукой булочку грубого помола, а левой прикрыл рогалики. Видалю стало досадно, но лишь на миг – он тут же утешил себя мыслью, что такие покупки, сделанные в некоем порыве ребяческого желания отсрочить момент капитуляции, приводили обычно ко всяким неприятностям для его пищеварения.

Отсосав пенку мате – что всегда было знаком вежливости, а теперь стало предосторожностью, – Видаль, наливая другу напиток, спросил:

– Где совершают бдение?

– Над кем? – спросил Джими, как бы не понимая.

Вид у него был не столько недоумевающий, сколько озабоченный, какой бывает у играющих в труко. Видаль, не теряя терпения, пояснил:

– Над газетчиком.

– Веселенькая тема!

– Но ты подумай, как его убили! Существует же долг солидарности.

– Лучше не привлекать к себе внимания.

– А долг солидарности?

– Это дело второстепенное.

– А что же первостепенное? – спросил Видаль с легким раздражением.

– Что первостепенное? Да у тебя какая-то мания присутствовать на всех бдениях и похоронах! В известном возрасте люди готовы учредить клуб на кладбище.

– Хочешь, я тебе кое-что скажу? Я сбежал от Губерманов, чтобы не быть на похоронах.

– Это ничего не доказывает. Тебе, наверно, захотелось вздремнуть.

Видаль промолчал. Притворяться перед Джими было бессмысленно, и он, хлопнув друга по плечу, сказал:

– Признаться тебе? Нынче утром я проснулся оттого, что мне не терпелось узнать, где совершается бдение.

– Нетерпение – это особь статья, – неумолимо отметил Джими.

– Особь статья?

– Нетерпение и раздражительность – они всегда при нас. Не веришь, подумай об этой войне.

– Какой войне?

Но Джими, будто он еще и оглох, опять начал:

– В известном возрасте…

– От этих слов меня уже тошнит, – предупредил его Видаль.

– Меня тоже. Однако я не отрицаю, что в известном возрасте у нас слабеет самоконтроль.

– Какой еще самоконтроль?

Джими, не слушая его, продолжал: