Дневник войны

В феврале стало сытнее. Кроме прибавки хлеба до 500 гр. на рабочую карточку, выдали 1,5 кгр. крупы, почти 1,5 кгр. мяса. Сахара дали по 300 гр., масла 150 гр. Цены на рынке по-прежнему чудовищные, но все же хлеб подешевел почти вдвое — с 400 руб. за кгр. до 250 руб. Масло расценивается в 2000 руб., сахар — в 1,5–2 тыс. руб. кгр., мясо — 500–600 руб. Очень дороги папиросы — пачка «Беломора» 100–150 руб., коробок спичек — 15 руб.

Но при всем этом идет сплошная распродажа вещей, порой очень ценных и дорогих — за бесценок. Какую прекрасную обстановку и библиотеку можно было бы приобрести, имея не так уж много денег и спокойную перспективу жизни в Ленинграде, спокойную душу!

19 марта 1942 г.

И еще месяц прошел… Близится весна, но все еще стоят упорные холода с температурой до минус 20 градусов, с пронизывающими ветрами. Только в полдень чувствуется солнечное тепло, кое-где подтаивает снег. Скорей бы отогреться!

После длительных и сложных перипетий эвакуация института в Архангельск была отменена. Теперь окончательно отпал вопрос об организованном отъезде. С 23 февраля уже идут занятия по новому учебному году, а с 1 апреля они развернутся полностью. Студенты переводятся на 1-ю категорию, на котловое довольствие, так что есть перспективы некоторой нормализации занятий. Отмена эвакуации института избавила меня от многих тяжелых часов и дней, связанных со сборами, отъездом, ликвидацией квартир и прочее. Но все же остается ощущение отдаления встречи с семьей. Тоска по семье нарастает все больше и больше. Письмами не насытишься, но хочется читать их каждый день. Дочулька пишет замечательные письма — я их бережно храню и перечитываю по многу раз. Живут они, видимо, несколько хуже, чем раньше, ухудшились условия питания, а работы стало больше у Муси. Разлука и перерыв в письмах действуют на нее угнетающе.

В Ленинграде пока еще не чувствуется радикального улучшения. Питание остается не лучше февральского. За март пока выдали: крупы — 900 гр., мяса — 900 гр., масла — 400 гр., сахара — 600 гр. Хлеба по-прежнему на 1-ю категорию дают 500 гр.

Бытовые условия также пока не изменились: по-прежнему нет света, не идут трамваи, нет воды и канализации. Ожидается с 1 апреля пуск трамвая — ждем!

До 1 апреля, а может и дольше продержу стариков в больнице. К счастью, оба они довольно легко перенесли колит, получив сразу же сульфидин. Колиты при дистрофии ужасны — профузны, зловонны и как правило кончаются смертельно. Хочу сберечь стариков до лучших дней и дождаться встречи со всеми близкими. Теперь уже хочу дождаться встречи здесь, в Ленинграде. Может быть и недалек час, когда мы снова за круглым столом на Марата сойдемся всей семьей и при ярком свете и в тепле будем вспоминать эти дни… И все же эта радость уже отравлена — не будет среди нас милого и родного лица Яшуньки, не услышим его спокойной и уверенной речи, опустеет его уютная квартирка на Дмитровском. Никогда уже мы его больше не увидим!.. Горечь этой утраты все не остывает! Цилюточка уже наверно узнала о своем горе. Как она перенесет его, как вырастит Люленьку? Сделаю все, чтобы заменить ей отца!

Жизнь в клинике по-прежнему омерзительна, грязна и мрачна. Все так же холодно, зловонно и завшивлено. И тем не менее продолжаем оперировать. 8 марта делал большую лапаротомию — спаечный илеус, оперировал в 4-й палате, в присутствии десятка больных. Неделю все шло хорошо, а на девятый день инфаркт легкого, тяжелая пневмония и смерть — больному было 62 года. Прошло несколько ущемленных грыж, много флегмон, переломов.

Ждем смены главного врача, преступно развалившего больницу. Под его «покровительством» четыре раза разворовывали продуктовую кладовую, разрушена вся отопительная система, водопровод, прачечная — развалено все хозяйство больницы. Немало труда понадобится для восстановления всего этого. Но может быть с теплом все станет лучше. Станет ли лучше?!

26 марта 1942 г.

Снова холодно. Сижу у окна в 3-м хирургическом отделении — перед глазами хирургический корпус с разбитыми стеклами, голые деревья. Метет! Обильный снегопад с ветром! Холодно! Но днем уже тает и чувствуется дыхание весны. Дни стали длинными.

Тоскливо на душе! Из «дому» — из Уфы — получаю тревожные письма: им стало хуже жить, труднее с питанием, дороговизна, Муся издергана и нервничает, Цилютка и того больше, совсем безумствует, хотя и не знает еще главного… Надежды мои на скорую встречу с ними испаряются. Вчера был у Озерецкого1 по поводу командировки — полный отказ. Теперь до сентября и мечтать нельзя вырваться к ним — учебный год рассчитан с марта до сентября, разве что произойдет что-нибудь чрезвычайное, вроде новой эвакуации института. Теперь всеми силами стремлюсь отправить Манечку. Она колеблется, но может быть вдвоем с докторшей, тоже готовящейся к отъезду, она и поедет. Это будет подлинное счастье для Цилютки.