Дневник заключенного. Письма

Он тоже хочет, чтобы я поскорее вернулся. Однако я не могу вернуться прежде, чем выяснится ситуация. Хлеб из Сибири для Республики — спасение. А когда я вернусь, то мне не хотелось бы, чтобы текущие дела, как обычно, поглотили меня целиком — взяли меня в плен. Ибо сибирский опыт показал мне основные недостатки в нашей системе управления — их необходимо устранить. Без длительной борьбы это не удастся. Боюсь, что никто не захочет меня выслушать, так как и там, в Москве, так много текущей работы и момент настолько тяжелый, что, как это часто бывает, не найдется времени. Я пришел к неопровержимому выводу, что главная работа не в Москве, а на местах, что % ответственных товарищей и спецов из всех партийных (включая и ЦК), советских и профсоюзных учреждений необходимо перебросить из Москвы на места. И не надо бояться, что центральные учреждения развалятся. Необходимо все силы бросить на фабрики, заводы и в деревню, чтобы действительно поднять производительность труда, а не работу перьев и канцелярий. Иначе не вылезем. Самые лучшие замыслы и указания из Москвы даже не доходят сюда и повисают в воздухе. Я только теперь глубже погрузился в жизнь и хочу бороться за эту жизнь. В Москву я вернусь, вероятно, в первой половине марта, может быть, около числа 15-го. Среди моих товарищей и сотрудников заметно желание вернуться поскорее. Их измучила непрерывная работа и оторванность от семей. Я должен был обратиться к ним с напоминанием, что Москва ожидает не нас, а хлеб от нас. Они восприняли эти слова и работают самоотверженно. Даже «специалисты» и те, насколько могут, напрягают силы. Мы сжились друг с другом… И я вижу, как здесь без комиссаров и специалисты становятся иными. Институт комиссаров у нас в НКПС уже изжил себя, и надо будет ликвидировать его поскорее.

Но довольно об этом.

Я живу теперь лихорадочно. Сплю плохо, все время беспокоят меня мысли — я ищу выхода, решения задач. Однако я здоров…

Твой Феликс

Ясику Дзержинскому

Омск — Новониколаевск, 20 февраля 1922 г.

Дорогой мой Ясик!

Поезд везет меня из Омска в Новониколаевск, трясет, поэтому буквы моего письма становятся похожими на твои. Они качаются в различные стороны и шлют тебе поцелуи и привет. Я чувствую себя хорошо — работы у меня много. Живу в вагоне, мне тепло, хотя морозы доходили до 40 градусов. Беленький шлет тебе привет… Не знаю еще, как скоро вернусь в Москву, не могу вернуться, пока не закончу работу, которую мне поручили сделать. А ты что делаешь? Хорошо ли учишься и играешь ли? Передай от меня привет Чесеку[180]. Поцелуй от меня маму 14 с половиной раз, а сам будь здоров. Целую тебя крепко. До свиданья.

Твой папа

Посылаю тебе газету «Сибирский Гудок» — там на 4-й странице есть задача[181] — решишь ли ее? Если не можешь, то попроси маму, чтобы она тебе помогла. Целую тебя.

Твой Ф. Д.

С. С. Дзержинской

Харьков, 20 мая 1926 г.

Дорогая моя!

Я нахожусь здесь второй день и чувствую себя хорошо, лучше, чем в прошлый приезд сюда[182].

Выеду отсюда в Екатеринослав и Донбасс, по-видимому, через какую-нибудь недельку-полторы. Я вижу здесь новых людей, проблемы здесь ближе к земле и приобретают больше черт конкретности, к моим мыслям больше прислушиваются и откликаются на них… Я охотно переехал бы в провинцию на постоянную работу…

Твой Фел[икс]

О Ф. Э. Дзержинском

П. Д. Мальков ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВЧК

Бывая постоянно в Военно-революционном комитете с первых дней Октября, я часто встречал там Якова Михайловича Свердлова и Феликса Эдмундовича Дзержинского…

В те дни и годы, когда все приходилось создавать заново в ожесточенной борьбе с врагами трудящихся, все работали безумно много, по 16, 18, 20 часов в сутки, не зная сна, отказывая себе в отдыхе. Иначе было нельзя. Этого требовали интересы революции. И даже в тех условиях среди железных людей той эпохи выделялся Дзержинский. Казалось, Феликс Эдмундович вообще обходился без сна. Бывая у него в Петрограде на Гороховой, в Москве на Большой Лубянке, днем ли, глубокой ли ночью, я всегда заставал Феликса Эдмундовича бодрствующим, всегда за работой.

Особенно часто мне доводилось бывать у Дзержинского в Москве, на Б. Лубянке, 11, где помещалась тогда Всероссийская Чрезвычайная Комиссия. Феликс Эдмундович работал в небольшом, скромно обставленном кабинете, где не было ничего лишнего, никаких украшений, никакого убранства. В этом же кабинете Феликс Эдмундович фактически и жил вплоть до конца 1918 года. Здесь, за невысокой ширмой, стояла узкая скромная койка, покрытая простым солдатским одеялом.

Зимой 1918/19 года свирепые вьюги не раз заметали Кремль, наваливая такие сугробы снега, что по Кремлю нельзя было ни пройти, ни проехать. Расчищать снег было некому, рабочих не хватало. Однажды, когда несколько суток неистовствовала отчаянная метель, Яков Михайлович, с трудом добравшись от своей квартиры до ВЦИК, вызвал меня.

— Ну, товарищ комендант, что будем делать?

— Прямо не знаю, Яков Михайлович. И так на ноги поставлено все…