Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём

Теперь, похоже, дистанция между ними сошла на нет. Алёнка всегда была рядом. Юра больше не видел в её глазах ни звёзд и далёких вселенных, ни сказочных миров, скрытых за ширмой обыденного. Ни жажды другой жизни, будто у беспокойной девчушки из книжки какой-нибудь шведской писательницы (шведским писателям лучше всего удаются книги о приключениях). Милые глаза постарели, будто заглянув за грань и увидев что-то, что ни одному из живых видеть не позволено. Юра терялся в догадках, что бы это могло быть. Бывало, ему мерещилось, что по комнатам их маленькой квартирки блуждает тень его жены, а сама она где-то высоко, наблюдает за садящимися на коньки крыш воронами.

Видит своё отражение в задумчивых озёрных водах.

Он так и не спросил жену о том, что случилось после, следуя помпезному лексикону культистов, великого нисхождения. Они вообще не разговаривали о событиях октября две тысячи пятнадцатого, по молчаливому обоюдному согласию вычеркнув эти три недели из жизни.

Очевидно, что Алёнка всё-таки встретилась с Валентином, и отчего-то Юре казалось, что эта встреча была не из приятных. Великий освободительный поход потерпел фиаско. Так или иначе, Хорь был рад, что всё разрешилось.

Сразу после рождения девочка весила около двух килограмм. Внешне абсолютно нормальная, только очень маленькая, бледная и хилая, ручки-ножки - как спички. Она почти не кричала, только вращала глазами, которые действительно удались на славу - огромные, серые, с замечательным рисунком на радужке.

Юра принимал поздравления. Коллеги в учительской жали руки, любимый класс подарил корзинку с фруктами и хорошим шампанским, и учитель благодарил их со слезами на глазах. Он был по-настоящему тронут, однако радости не чувствовал - будто кто-то похитил у него право на счастье, подменив его в коробке с соответствующим названием таким же, но фальшивым.

Когда в возрасте года девочка подхватила грипп, у врача были серьёзные подозрения по поводу того, что малышка выживет. Кажется, врач был неприятно удивлён скудности реакции матери, когда сказал ей об этом. Тем не менее, Алёна делала всё, чтобы дочка выкарабкалась; возможно, только благодаря бессонным ночам и уходу она осталась жива.

Юра избегал брать малышку на руки и всё чаще оставался в школе допоздна, проверяя тетради не на выходных, как повелось, а в тот же день после самостоятельных работ.

Именно там он увидел последнюю запись Валентина. Что побудило его проверить дневник, начинающийся с интригующей строчки: "Я заперт и не могу выйти"? Всякое могло случиться. Страничка могла погибнуть, пав жертвой алгоритма перезаписи и дефрагментации информации на серверах живого журнала. В конце концов, её могли удалить вместе с тысячами других, количество читателей которых за время их существования едва перевалило за десяток.

Но дневник всё ещё существовал, а последняя запись была сделана почти полгода назад. Двенадцать абзацев, если их уронить на бок, напоминающие кардиограмму сердечника, выкуривающего по две пачки сигарет в день. Рассыпав по полу семечки, которые поглощал на работе в немереных количествах, Хорь начал читать.

Блог на livejournal.com. 19 февраля 2016, 02:49. Без оглавления.

Если кто-то до сих пор меня слышит - ЗДРАВСТВУЙТЕ!

Прежде чем запустить после долгого перерыва компьютер (он запустился - хотя вряд ли меня хоть что-то способно удивить), я много времени провёл, размышляя о том, что произошло и что могло бы произойти, будь я на самом деле честен с тобой, дневник, и с самим собой. Ну а что мне ещё оставалось? Петля стягивается, стены сползаются, а я лишь маленькая зверушка, мечущаяся между ними вместе с другими такими же зверушками. Квартира перестала меняться, выглядит жалко, как мокрая тряпка. Всё опостылело. Однажды, проснувшись, я пошёл в туалет и не увидел Анны. Дверь вновь стала просто дверью. Через несколько недель исчезла и Ольга. Земля за окном всё ещё движется, иногда мне кажется, что мы должны были уже выскочить, как чёртик из табакерки, на другой стороне планеты. Что там, в большом мире, должно располагаться? Австралия?

Мать с отцом мерещатся мне всё чаще, мы разговариваем на повышенных тонах, но я больше не боюсь. Почти. Я... только позволил себе извиниться перед мамой. Да, я её убил. Она была смертельно больна, но я не уверен, что в мире есть ещё хотя бы один человек, способный так же цепляться за жизнь. Возможно, при должном уходе она прожила бы ещё неделю или две... но я мог заставить себя приблизиться. Угасающему огню в её груди требовалось топливо - вода, крохи еды, ласковое прикосновение... хотя насчёт последнего я не уверен. Как бы то ни было, я ни разу не дал ей напиться. Помню, как сидел в коридоре на полу и грыз сушки, глядя, как мама пытается встать или хотя бы сползти со своего ложа.

У неё не получилось.