Дневник, Записки сумасшедшего

Я – все. Я – маленький мальчик, замурованный в пирамиде. Ползающий по полу в поисках маленькой щели. Я – оренбургский генерал-губернатор, стреляющий из мортиры по звездам. Я – мочка левого уха Людовика Восемнадцатого. Я – сумма двух смертоносных орудий в социалистическом гербе. Меня обрамляют колосья. Слово "зачем" – это тоже я. Я – это переход через Рубикон, это лучшие витрины в Краснопресненском универмаге, это воинственность, соединенная с легкой простудой. Я – это белые пятна на географических картах. Надо мной смеялись афинские аристократы. Меня настраивали на программу Московского радио. Меня подавали с соусом к столу мадам Дезульер. В меня десять минут целился Феликс Дзержинский, – и все-таки промахнулся. Мною удобряли земельные участки в районе города Исфагань и называли это комплексной механизацией, радостью освобожденного труда и еще чем-то, чего я не мог уже расслышать. Знаменитый водевилист Боборыкин обмакивал в меня перо, а современные пролетарии натирают меня наждачной бумагой. Я – крохотный нейтрон в атоме сталинской пепельницы. Я изымаю вселенную из-под ногтей своих.

25 октября

"Ничего такого особенного не было. Какой там духовой оркестр! Если бы не Маруськи Перевозчиковой муж, мы бы, наверно, и лошади не достали. А он и гроб сделал сам, с ее сестрицы денег на могилу потребовал. Я даже мать приглашал хоронить – так она потом весь день на меня кричала. И тебя потом обзывала, ревела всю ночь. А ее – и "паскудой" и по-всякому… Я бы, говорит, ей в морду плюнула в мертвую… Как будто это она и виновата, что ты запьянствовал и бросил учиться… И вообще, мало народу было. Кроме меня, наверно, человек десять. И лошадь – какая-то кляча, все время спотыкалась; полтретьего только доплелись, а там фонарей почти нет, темнота… да еще буран к вечеру поднялся… Могилу заново пришлось разгребать… А она – ничего, все такая же, только уж слишком белая какая-то. И снег просто падает на лицо и не тает. Такая смирная, даже на себя не похожа. Я смотрел, смотрел, так даже влюбился. Ну, чего ты смеешься, честное слово, влюбился… И все время тебя вспоминали". Борис Ер.

27 октября

Странные люди, эти Мартыновы! Даже там, где нужно всего-навсего вмешательство милиции, они взывают к небу! Я говорил им, а они не понимали, что это нелепо. Потому-то я решил удалиться. Но удалился не сразу. Ровно полмесяца еще устрашал их с порога "ужасами правосудия". А они смеялись и про себя называли меня трусом. Как им угодно! Я же говорил, что это чрезвычайно странные люди… Они никак не могли представить себя в положении подсудимых и калек… А ребенок?.. Что же будет с ребенком?.. Ведь не обязан же он отвечать за буйство своего родителя! Александра Мартынова действительно так выражалась. "Поклонники" утешали ее: вашему супругу за колючей проволокой гораздо приятнее… к тому же сбылись ваши давешние мечтания… начало нравственной свободы… а стало быть, пружинный матрас и жизненные утехи… фу, как очаровательно, Сашенька… Сашенька казалась неутешной. Она одна виновата… Она и не предполагала… Супруг вернется через три года и зарежет ее… Это уже ясно, как день… А в этих благодетелях совершенно нет сострадания… Тянутся к матрасу… точно клопы… Ух, как она их ненавидит! Она даже ножкой притопнет – вот как она их ненавидит! Все это слишком уж было чувствительно. И я решил "удалиться". Несколько странно смотрел на косы и "вдовьи" плечи: ничего не поделаешь… раз виноваты, так уж, конечно, виноваты… да нет, не холодно, а то там у вас – "поклонники", духота… во-о-от, видите, как хорошо, – даже заулыбались оба… а он-таки вас прирежет… и вообще эта самая жизнь вещь недурная… ну, что вы, непременно ее, мы даже имя вместе изобрели… это даже в некоторой степени знаменательно… будущее вашей фамилии… Да ну вас, не люблю это я что-то трогательное… Помните, как-то в июнь под дождем смеялись и очаровательный сосок… В общей сложности пятьдесят лет… а подставляли грудь, словно… И вообще – слишком уж веселая вещь, этот "июнь"… А что касается супруга – так этого вам никто не простит… И поделом… Читайте "Евангелие"… дочь, непременно дочь!.. Прощайте…

31 октября

Незаметно смиряюсь. Раньше меня обнадеживала довольно странная вещь: мне почему-то казалось, что в пятьдесят седьмом году не может быть никакой осени… Вчерашний день убедил-таки меня, что так оно и есть… Я как будто задремал… Проводил аплодисментами все происшедшее, а вызывать на бис не собираюсь…

1 ноября