Дневник Жаклин Пейн

Излюбленным времяпрепровождением у мамули всегда было усыпить мою бдительность и под конец огорошить, этот уикенд не был исключением. Весь вечер она делала вид, будто больше всего на свете желает посидеть со мной, распить бутылочку вина, поклевать орешки и чипсы и послушать мои новости. И когда я, убаюканная теплом и чувством безопасности (разумеется, фальшивой), стала рассказывать ей про конференции Поцци и, наклонясь вперед, взяла горсть орешков, тут — бах! Она набросилась на меня с проворством леопарда, ее голос перешел на визг, а губы превратились в форменную куриную гузку: «Имеешь ли ты хоть малейшее представление, сколько в них калорий? Да знаешь ли ты, каково мне наблюдать, как ты разбухаешь из-за этих орешков? Никак ты пьешь третий бокал вина? А ты знаешь, сколько в этом вине сахара? Думала ли ты когда-нибудь, что можешь пристраститься к алкоголю?»

Моя реакция? У меня было несколько вариантов: как когда-то, в девять лет, залиться горючими слезами и что-то бессвязно завопить: спокойно и рассудительно заметить ей, что я прекрасно осведомлена, сколько калорий содержится в продуктах, потребляемых западным обществом: или взять побольше орешков, запихать их в рот и хрустеть ими как можно громче. Как обычно, я выбрала любимый вариант — номер три. Дело в том, что я до сих пор ем орешки и чипсы, чтобы досадить матери. Я не была бы такой, как сегодня, если бы не моя привычка хрустеть — отличное средство завести мою мать. В конце концов, она сама виновата, пусть получит.

NB. Неужели все, приезжая домой, превращаются в агрессивных тринадцатилетних подростков, или только я одна?

Беда мамули в том, что ей никак не остановиться: она как бешеная собака, которая таскает повсюду за собой дохлую крысу. Видно, в предыдущей жизни она была гиеной. Она явно решила, что этот уикенд — самое подходящее время для того, чтобы выполнить свою миссию — испортить мне жизнь, заставить меня почувствовать себя полным ничтожеством, подавить во мне чувство самоуважения, которое могло возродиться за то время, что мы не виделись, и вообще доказать мне, что я обманула все ее ожидания. Она вошла в роль, и ничто не могло ее остановить. Я опустошила вазочку с орешками (не потому, что мне хотелось их есть, а чтобы она не думала, что победила меня). Мамуля сидела с поджатыми губами, не переставая вязать под громкое звяканье спиц — она большая мастерица «разъяренного вязания». Я включила телевизор, а она начала второй раунд грызни: «…Ах, эта бессмысленная чушь, неужто подобное времяпрепровождение ты и твои друзья находите занятным? Неужто ты никогда не читаешь книг? Я смотрю только новости и эту очаровательную программу о жизни животных. Неужто ты такая пустоголовая, что сидящий за столом кретин, несущий другим кретинам бессмысленную околесицу, тебе интересен?» Мне хотелось сказать ей, что самая любимая моя программа во все времена — «Все о Бидле», но я решила, что не стоит труда, ведь острота ответного удара вряд ли дойдет до нее, она, поди, не знает, кто такой Джереми Бидл[11].

Боже, пришло мне в голову, хорошо, что я сюда приехала, ведь я могла провести уикенд с милым, привлекательным мужчиной, который считает меня великолепной, но я не попала в эту западню, я не из таковских, о нет. Я мысленно опережаю Энди, чем больше времени он будет проводить со мной, тем скорее разочаруется в моем «великолепии». Это очевидно — чем дольше он со мной общается, тем больше у него будет шансов увидеть во мне то, что ему не понравится, и бросить меня. Я должна быть даже благодарна мамуле за эту головомойку — она заставляет меня не терять бдительности, быть начеку, а следовательно, я не рискую угодить в ловушку самоуверенности.

11 мая

Проснулась утром и чувствую: все тело занемело, да и что удивительного — накануне я вся окаменела от напряжения. Держу пари, что, когда Кейт приезжает сюда, он спит, как новорожденный младенец. Сделала глупость: перед отъездом пригласила мамулю на ланч, по тупости забыв, что придется ехать на машине, и мне — сидеть за рулем. Вообще-то, я езжу ужасно осторожно, меньше десяти миль в час, но, если мамуля сидит в машине, она непременно ведет себя так, словно ее насильно привязали к переднему сиденью и катят с дикой скоростью как попало, вкривь и вкось. Она шумно дышит сквозь зубы, тяжело вздыхает, зажмуривает глаза, а стоит встречной машине показаться на горизонте на расстоянии трех миль, хватается за ремень и визжит что-нибудь вроде: «Машина! Машина! Куда ты смотришь?! Ты абсолютно не контролируешь ситуацию! Что, в Лондоне все так водят?» И опять мне стоило невероятных усилий удержаться, чтобы не затормозить на полной скорости, не распахнуть дверцу машины и не вышвырнуть ее. На обратном пути в Лондон только об этом и думала. Правда, мстить мамуле бешеной ездой за то, что она действует мне на нервы, — не самый лучший способ. Покалечиться в автокатастрофе было бы, возможно, хуже для меня, чем для нее, но, с другой стороны, если бы я умерла мгновенно, наверно, все-таки было бы хуже для нее, впрочем, кто знает.

14 мая