Дневник

В шесть часов утра мы были в Полтаве. На станции – ни души. Приехав в гостиницу, я пишу следующее письмо (резкость часто удается):

«Приезжаю в Полтаву и не нахожу даже коляски. Приезжайте немедленно, я жду вас в 12 часов. Не могли даже встретить меня прилично. Мария Башкирцева».

Едва успела я отправить письмо, как в комнату вбежал отец. Я бросилась к нему в объятия с благородной сдержанностью. Он был, видимо, доволен моею внешностью, так как первым долгом с поспешностью рассмотрел мою наружность.

– Какая ты большая! Я и не ожидал! И хорошенькая: да, да, хорошо, очень хорошо, право.

– Так-то меня принимают, даже коляски не прислали! Получили вы мое письмо?

– Нет, я только что получил телеграмму и примчался. Я надеялся поспеть к поезду, я весь в пыли. Чтобы ехать скорее, я сел в тройку молодого Э.

– А я написала вам недурное письмо.

– Вроде последней депеши?

– Почти.

– Хорошо, да, очень хорошо.

– Уж я такая, мне нужно служить.

– Так же, как и я: но видишь ли, я капризен, как черт.

– А я – как два.

– Ты привыкла, чтобы за тобой бегали, как собачонки.

– За мною должны бегать, иначе ничего не добьешься.

– Нет, со мною так нельзя.

– Как вам угодно.

– Но зачем обращаться со мною, как со стариком. Я еще живой, молодой человек!

– Прекрасно, и тем лучше.

– Я не один. Со мною князь Мишель Э. и Павел Г., твой кузен.

– Так позовите же их.

Э. совершенный фат, страшно забавный и смешной, низко кланяющийся, в панталонах, втрое шире обыкновенных, и в воротничке, доходящем до ушей. Другого называют Пашей; фамилия его слишком замысловатая. Это сильный и здоровый малый, с каштановыми волосами, хорошо выбритый, с русской фигурой – широкоплечий, искренний, серьезный, симпатичный, но мрачный или очень занятой, я еще не знаю.

Меня ждали с невыразимым любопытством. Отец в восторге. Его восхищает моя фигура: тщеславному человеку приятно показывать меня.

Мы были готовы ехать, но пришлось ждать прислугу и багаж, чтобы отправиться с полной торжественностью. Ехала карета, запряженная четверкой, коляска и тарантас молодого князя с бешенной тройкой.

Мой родитель смотрел на меня с удовольствием и употреблял всевозможные усилия, чтобы казаться спокойным и даже равнодушным. Желание не выражать своих чувств – в его характере.

На полдороге я пересела в тарантас, чтобы мчаться, как ветер. В 25 минут мы сделали 10 верст. За две версты от Гавронцева я опять села к отцу, чтобы доставить ему удовольствие торжественного въезда. На крыльях встретила нас княгиня Э., мачеха Мишеля и сестра моего отца.

– Посмотри-ка,- сказал отец,- какая она большая… и интересная, не правда ли? А?

Надо полагать, что он доволен мною, если решился на такое излияние при одной из своих сестер (но эта очень милая).

Управляющий и другие пришли поздравить меня с благополучным приездом.

Имение расположено живописно: холмы, река, деревья, прекрасный дом и несколько маленьких строений. Все здания и сад содержатся хорошо, дом, к тому же, был переделан и почти весь вновь меблирован нынешней зимою. Живут на широкую ногу, но стараются иметь вид простоты и как будто говорят: «это так каждый день».

Разумеется, за завтраком шампанское. Претензия на аристократизм и простоту доходит до натянутости.

На стенах – портреты предков, доказательства древности рода, которые мне очень приятны. Красивая бронза, севрский и саксонский фарфор, предметы искусства. По правде сказать, я не ожидала всего этого.

Отец мой прикидывается несчастным, покинутым женою, тогда как сам он желал быть образцовым супругом.

Большой портрет шатал, сделанный в ее отсутствие, является выражением сожаления о потерянном счастье и ненависти к моему деду и бабушке, которые разбили это счастье… Мне усиленно желают показать, что мой приезд ничего не меняет в привычках.

Сели играть в карты, я принялась вышивать по канве и иногда говорила что-нибудь, что слушалось с любопытством.

Папа встал из-за карт и подсел ко мне, отдав карты Паше. Я говорила с ним, продолжая вышивать, и он слушал меня с большим вниманием.

Потом он предложил прогулку, сначала я шла под руку с ним, потом с братом и с молодым князем. Мы зашли к моей кормилице, которая сделала вид, будто утирает слезы, она кормила меня только три месяца, а настоящая моя кормилица в Черняковке. Меня повели довольно далеко.- Это для того, чтобы возбудить в тебе аппетит. Я жаловалась на усталость и уверяла, что боюсь травы, где есть змеи и другие «дикие животные».

Отец и дочь – оба сдержанны. Если бы не было княгини, Мишеля и Паши, было бы гораздо лучше.

Он усадил меня рядом с собою, чтобы видеть гимнастические штуки Мишеля, который изучал гимнастику в цирке; он следовал за цирком даже на Кавказ из любви к молодой наезднице.

Как только я пришла к себе, я вспомнила фразу отца, сказанную случайно или нарочно и, преувеличивая ее значение в моем воображении, села в угол и долго плакала, не двигаясь и не моргая глазами, но упорно рассматривая цветок на обоях. Я была поражена, встревожена, и отчаяние мое доходило до равнодушия.