Дневник

Если бы мама знала, что за ужином в Полтаве я выпила последнюю каплю шампанского и что, когда пили за мое здоровье, руки тети Нади, дяди Александра, мои и Грица скрестились, как для свадьбы!.. Бедная мама, как бы она была счастлива!

Гриц, без сомнения, тает, но я в глубине души молюсь о том, чтобы он не делал мне предложения. Ограниченный, тщеславный, а мать – настоящая ведьма!

Мы вспоминали наше детство, общественный сад в Одессе.

– Я тогда ухаживал за вами.

Я отвечаю самыми любезными улыбками, пока наш фат с умоляющим видом просит позволить ему нести мой шлейф. Он уже вчера нес его и получил звание пажа.

Мы сели играть партию в крокет. Приятно возбужденная, я вернулась в китайскую гостиную (названную так по вазам и куклам) и, сев на пол, начала разбирать мои кисти и краски. Отец не доверяет моим талантам. Я усадила Мишеля в кресло, Грица в другое и, сидя на полу, в четверть часа сделала карикатуру Мишеля на доске, которую поддерживал Гриц, служа мне мольбертом. И пока я водила кистью направо и налево, я чувствовала, что меня пожирают глазами.

Отец был доволен, а Мишель поцеловал мне руку.

Я взошла наверх и села за рояль. Паша слушал меня издали. Скоро пришли другие и разместились, как вчера. Но когда перешли от музыки к разговору, Гриц и Мишель начали говорить о том, как они проведут зиму в Петербурге.

– Воображаю, что вы там будете делать,- сказала я.- Хотите, я опишу вам вашу жизнь, а вы мне скажете, правда ли это?

– Да, да!

– Прежде всего, вы меблируете квартиру самой нелепой мебелью, купленной у ложных антиквариев, и украсите самыми обыкновенными картинами, выдаваемыми за оригиналы: ведь страсть к искусству и редкостям необходима. У вас будут лошади, кучер, который будет дозволять себе шутить с вами, вы будете советоваться с ним, и он будет вмешиваться в ваши сердечные дела. Вы будете выходить с моноклем на Невский и подойдете к группе друзей, чтобы узнать новости дня. Вы будете до слез смеяться над остротами одного из этих друзей, ремесло которого состоит в том, чтобы говорить остроумные вещи. Вы спросите, когда бенефис Жюдики и был ли кто-нибудь у m-lle Дамы. Вы посмеетесь над княжной Лизой и будете восторгаться молодой графиней Софи. Вы зайдете к Борелю, где будет непременно знакомый вам Франсуа, Батист или Дезире, который подбежит к вам с поклонами и расскажет вам, какие ужины были и каких не было; вы услышите от него о последнем скандале князя Пьера и о происшествии с Констанцией. Вы проглотите с ужасной гримасой рюмку чего-нибудь очень крепкого и спросите, лучше ли было приготовлено то, что подавалось на последнем ужине князя, чем ваш ужин. И Франсуа и Дезире ответит вам: «Князь, разве эти господа думают об этом?» Он скажет вам, что индейки выписаны из Японии, а трюфели – из Китая. Вы бросите ему два рубля, оглядываясь вокруг, и сядете в экипаж, чтобы следовать за женщинами, смело изгибаясь направо и налево и обмениваясь замечаниями с кучером, который толст, как слон, и известен вашим друзьям тем, что выпивает по три самовара чаю в день. Вы поедете в театр и, наступая на ноги тех, которые приехали раньше вас, и пожимая руки или, вернее, протягивая пальцы друзьям, которые говорят вам об успехах новой актрисы, вы будете лорнировать женщин с самым дерзким видом, надеясь произвести эффект.

И как вы ошибаетесь! И как женщины видят вас насквозь!

Вы готовы будете разориться, чтобы быть у ног парижской звезды, которая, погаснув там, приехала блистать у вас.

Вы ужинаете и засыпаете на ковре, но лакеи ресторана не оставляют вас в покое: вам подкладывают подушку под голову и покрывают вас одеялом сверх вашего фрака, облитого вином, и сверх вашего помятого воротничка.

Утром вы возвращаетесь домой, чтобы лечь спать, или, скорее, вас привозят домой. И какие вы тогда» бледные, некрасивые, все в морщинах! И как вы жалкий сами себе!

А там, там… около тридцати пяти или сорока лет вы кончите тем, что влюбитесь в танцовщицу и женитесь… Она будет вас бить, а вы будете играть самую жалкую роль за кулисами, пока она танцует.

Тут меня прервали: Гриц и Мишель падают на колени и просят позволения поцеловать мою руку, говоря, что это баснословно и что я говорю, как книга!

– Только последнее…- сказал Гриц.- Все верно, кроме танцовщицы. Я женюсь только на светской женщине. У меня есть семейные наклонности: я буду счастлив, когда у меня будет свой дом, жена, толстые дети, которые кричат – я буду безумно любить их.

Мы играли в крокет, папа наблюдал за нами. Он замечает ухаживание Грица. И как ему не ухаживать? Я здесь одна.

Он должен был уехать в четыре часа, но в пять часов; просил у меня позволения остаться обедать, а после в обеда объявил, что ему было бы приятнее не пускаться в путь ночью.

Я говорила о мебели, об экипажах, о ливреях, о порядке дома. И мне было приятно видеть, как отец ловил мои слова и задавал мне всевозможные вопросы, забывая свою сдержанность и гордость.

Гриц говорил много, как человек не умный, но светский и знакомый со всеми.