Дневники

— На студии выключили свет, и вся студия хлопочет о свете. Денег нет, нам самим зарплату не выплачивают.

Комка радовался необычайно: получал за меня обеды в совнаркомовской столовой, ел гурьевскую кашу с вареньем, гуляш — (как он сказал с упоением — “в нем картошка жареная”), а после того, сияя, сел читать Ферреро — “История величия и падения Рима”.

 

21. [X]. Среда.

Утром: бои за Сталинград и Моздок. В конце,— по радио,— сообщили о выступлении госсекретаря США Хелла по поводу “Требования "Правды" — предать суду Гесса”. Можно довольно отчетливо понять, что или американцы не хотят ссориться с Англией, или же они думают, что мы ведем сепаратные переговоры — США не поддерживает требования “Правды” и Гесс, как выразился Хелл, для них “изолированный аспект”. Английские отклики вообще не приводятся.— В сущности, Хелл закатил нам пощечину и интересно знать, как мы к ней отнесемся.

Анекдот,— не помню записывал ли его или нет? Немцы вошли в русское село. Офицер поселился у старушки в избе. Поел, выпил и говорит:

— А где у вас, бабушка, уборная?

— Ась?   *

— Уборная... Ну, где делают то, что после обеда делают.

164

— A y нас, батюшка, всюду это делают: во дворе, на улице, в огороде. Иди, да делай.

— Уборной нет?

— Ась?

— Домика такого, или комнатки...

— Нету, батюшка. Нету. У нас во дворе, али в огороде...

— Беспорядок!

— И, милый! Коли бы у нас был бы порядок, мы бы давно уж на берлинских улицах срали бы.

Пошли за пропусками в милицию. Вот, воображаю, картина!..

В проходной будке тесно, грязно, кричат по телефону, но прошли довольно скоро. Яровая, так зовут заведующую выдачи паспортов, заявила, что надо справки из домоуправления, бумагу от Союза писателей и что вообще пропуск будет через десять дней. Я было собрался идти, но Тамара, знающая, как надо обращаться с подобными, сказала:

— Тогда мы идем к Сактыкбаеву. Вы не знаете, с кем разговариваете, а Сактыкбаев знает!

Мне стало так неудобно от этого нахальства, что я вышел из комнаты. Через пять минут появилась Тамара и сказала:

— Пропуска будут готовы в три часа дня.

И точно. В три я получил пропуска.

Когда я сидел в передней у этого мл. лейтенанта милиции Яровой, я слышал, как какая-то ленинградка с острыми темными глазами рассказывала:

— Муж у меня работает на одном заводе 15—16 лет и ни разу бюллетеня не имел, а теперь свалился на улице, подобрали... и сын... Зазовский сказал мне возле Союза писателей:

— Ну, в общем, надо похоронить, раз так случилось...

А случилось следующее: его мать и отец эвакуировались в Тифлис, два брата — в город Фрунзе, а сам он в Ташкент. Теперь родители поехали в Среднюю Азию. Зазовский не знал об этом. Он получил телеграмму от братьев из Фрунзе: “Почему не помогаешь родителям?”

Оказалось, когда наконец родитель нашел его, что телеграммы к нему не дошли, в адресном столе сказали, что “такой в Ташкенте не живет”. И родители шесть дней жили в сквере, возле вокзала. Мать умерла. Они узнали точный адрес сына (издательство “Советский писатель” — директор) через его братьев во Фрунзе.

165

Канторович,— в детских ботинках, малых ему и потому не зашнурованных,— подошел ко мне во время собрания и спросил:

— Вы обедать здесь будете?

— Я обедаю дома.

— Прошу вас, Всеволод Вячеславович, взять для меня разовый талон на обед.

Я нашел заведующую столовой, она сказала с удивлением:

— Но ведь у нас нельзя обедать! Вы смотрите, что едят.

На прилавке стояли миски с подкрашенной овощами водой — “суп” и на второе — ломтики дыни: весь обед.

Радыш сказал, что дочь его от слабости не может ходить — “дома шатаются”, и температура у нее 35,4, а сам он,— причем глаза его блестят от удачной выдумки,— поддерживает свои силы кофе и “йодом-гиперсолом”, т.к.:

— Все равно соли не хватает.

Тщетные попытки поймать подполковника Трекопытова. Звонил ему по телефону от пяти вечера до двенадцати ночи.

22.[X]. Четверг.

С утра опять “ловля” Трекопытова. Обратился за помощью к Калошину; никак не могу привыкнуть — если людям нужен ты: один у него тон, а если он тебе нужен: другой (впрочем и у меня, наверное, то же самое, корочки у хлеба разные, а мякоть почти одинаковая) — Калошин сухо сказал:

— А вы ищите!

...По радио о Гессе ни слова...

Вчера Яровая жаловалась:

— Куда эти идиоты едут? В Москву к мужьям! Знаем, знаем! — Она быстро ставит штемпель, скуластая, серая, в вышитой кофточке,— с поездами плохо, все пропуска приходится отсрочивать, а эти идиоты — пиши сегодня же! Идиоты! Питание плохое, света нет, а я — пиши.

Чуть трепещут листья. Много желтых. За несколько дней я видал только однажды, как налетел ветерок — такая тишь,— и сколько их покатилось, желтых, бурых, покрытых пылью, табачного цвета. По дорожкам,— туда и обратно,— ходят толстозадые и грудастые бабищи с косами,— кто их откормил? — думает, наверное, Яравая, и зависть и ярость охватывает этого младшего лейтенанта милиции. Ух!

166