Дневники

— Ну, черт с ним. Пойдем к Корнейчуку. Тоже сволочь, но что поделаешь.

— Может не ходить?

Пошли. Получилось черт знает какое хамство. Борис, видимо, считая В.Василевскую за дуру, кинулся к ней с комплиментами — гордость полек, грация, строгость, красота. Где-то он видел ее фото — красивая, с обнаженными руками... Не только слушать, но даже и писать сейчас противно. Ванда Василевская, умница, страшно злилась и перебирала чашки, чайник, кипевший на плитке, ответы ему несложные:

— Но, у нас нет водки.

Ибо Ливанов после каждого комплимента просил водки. Затем он начал хвалить свою жену — “немыслимых польских кровей! —

211

Когда ехали в Париж, то в поезде офицеры встали, услышав ее фамилию. Королева”. Все это становилось невыносимо скучным. Он говорил один все время. Я подошел к нему и сказал:

— Пойдем, Борис! Я знаю, где достать водки.

Он, к удивлению, встал и пошел. Я сбегал в номер и выпросил у Тамары четверть литра. Ливанов выпил и успокоился. Пришел Р.Симонов²⁰⁸, ночующий у Ливанова, седеющий, в цветной жилетке, величественный король, уже снявший грим. Я ушел.

 

5. [XII]. Суббота.

Скользко. Падает снег. Идти трудно. Я побывал в клубе писателей, съел отвратительный обед, зашел к дочери Мане, но никого там не застал, пошел по книжным магазинам — книги плохие втридорога, продавцы все незнакомые, меня никто не знает. В филателии, в течение года не поступало марок Отечественной войны. Устал. Иду сутулый, унылый. Толпа, как из помойного ведра вынута.

— Товарищ Иванов? — слышу голос.

Вглядываюсь. Лицо незнакомое. Командир. Навеселе, явно.

—Да.

— Разрешите представиться, товарищ Всеволод Иванов. Гвардии подполковник Корольков. Сибирскому казаку — от Донского привет. До свидания.

Идет.

— Позвольте, товарищ Корольков. Да вы хоть расскажите, кто вы такой.

— Не могу. Отпущен на один день из-под Ржева. Иду, разношу приветы. Пишите книги, Всеволод Иванов, а мы будем рубать немцев.

И ушел, чудак...

Вечером пошли к Надежде Алексеевне. Она сидит в спальне. Палисандровая кровать покрыта синим вышитым китайским покрывалом и украшена деревянной гирляндой, цветы, туалетный стол, сферический столик из карельской березы, столик красного дерева. Она сидит в собольей шубке на кушетке красного дерева, прикрыв ноги пледом. Седая дочь Шаляпина²⁰⁹ рассказывает о том, как управдом расхитил архив ее отца, как племянник Шаляпина жил на то, что он “племянник”, как она читает от Литературного музея, чтецом, тут же Зильберштейн²¹⁰, редактор и бес-

212

тия. Надежда Алексеевна стала жаловаться на Ливанова: пришел в гости, выпил, говорил о себе и жене весь вечер, не дал играть Шостаковичу, заставил молчать А.Толстого,— и просидел до 9-ти часов утра.

Жена Толстого принесла фотографию мужа и карикатуры. А[лексей] Н[иколаевич] давал пояснения, а затем произнес:

— Прогнозы. Немцев побьем. Сейчас сокрушают Италию. Ведь что сказал Муссолини? Представьте, что вождь, скажем, Сталин,— сказал бы “Бегите из городов в деревню”, что бы с нами сделалось? Гм... Убежать можно, даже в пещеру залезть, а карточки от кого получать, продовольствие?

Когда шли по Б[ольшой] Никитской, из переулка, где находится “Гудок”, выскочил и побежал по улице человек. Освещение тусклое, еле разберешь. Из переулка истошный крик — не то зарезали, не то обобрали:

— Держите, держите!

Никто не держит. Так он и убежал. Я подумал — побежать? Но, куда — ни фонарика, ни револьвера...

Михалков,— его заиканье признали за ранение,— носит ленточку тяжелого ранения. Кружков из “Правды” был редактором фронтовой газеты, Михалков поехал туда за орденом. По этому поводу кто-то составил эпиграмму:

“Кого лижет дядя Степа

У Кружкова в блиндаже?

Дядя Степа лижет жопу

И представленный уже!”

Возвращаемся. Нам вручают извещение в гостинице — к 8-му числу очистить номер, т.к. срок истек.

 

6. [XII]. Воскресенье.

Заканчиваю правку романа. Роман стал ясней, но стал ли он лучше — сомневаюсь.

Читал у Ванды Василевской и Корнейчука “Вулкан”. Прошло немножко больше года,— и как далеко все это, и как грустно читать! И такое впечатление милой грусти было у всех. ,

 

7. [XII]. Понедельник.

Вечером М.Ройзман²¹¹ принес странное сообщение. Вчера Лозовский собрал писателей, работающих в Совинформбюро, и ру-

213

гательски ругал перед ними союзников и в частности Англию, называя их и некультурными, и обманщиками, и т.д. Писатели разошлись в смутном настроении.

— Неужели еще воевать с Англией? — спрашивает Ройзман.

Он рассказывает о том, как обворовал его лейтенант милиции. Но вот Ройзман приехал, увидел разорение в своей квартире и портплед своего жильца:

— Я его в шкаф и на ключ. Он приходит, спрашивает: — “у меня здесь портплед был?” — “не видал”.— “Вы можете теперь судить меня, как хотите, но я второй раз того, что у меня есть, не наживу! И я цепляюсь за это!”