Дневники 1862–1910

24 июля. Нынче Левочка опять был в том доме и вследствие этого пожалел ее, что ей скучно. Потом спросил меня, зачем я не позвала их обедать. Если б я могла, я никогда бы не пустила ее в дом. Эх, Левочка, сам не видит, как попадается. Боли грудей отнимают у меня много времени и счастия. Что ужаснее всего, я совсем отступилась от Левочки и он тем более от меня. Потом я взяла Маврушу прикармливать Илюшу, и он беспокоен, и мне горько, что он вместе с моим сосет чужое молоко. И бог знает когда заживут груди, так всё идет плохо. У меня сердце радуется, когда Лева недоволен хозяйством. Авось откажут управляющему, и я избавлюсь от этой мучительной ревности к Марии Ивановне. Его жаль, а ее я не люблю.

10 августа. Бывают дни, когда на душе так светло и хорошо, что хочется сделать что-нибудь такое, отчего бы все тебя полюбили и удивлялись бы тебе. В противоположность тем несчастиям, о которых я слышала, я чувствую себя счастливой. Вчера рассказывал Бибиков ужасную историю. У нас в Ясенках расстреливали писаря-солдата за то, что он прибил в лицо ротного командира. Левочка был защитником, когда его судили гласным полевым судом, но, конечно, защита была, к несчастью, только формой[24]. Нынче узнала о смерти маленького сына Constance[25], и так ее жалко было.

У нас всё гости были. Княжны Горчаковы, в тот же день князь Львов, симпатичный такой, и толстый Соллогуб с двумя подросточками – сыновьями. Он мне говорил, что я идеал жены писателя, что жена должна быть нянькой таланта. Я ему благодарна и постараюсь быть еще более нянькой таланта Левочки.

Ревность к Марии Ивановне ослабла совсем, она была почти неосновательна. У нас всё хорошо, просто, но немного холодно в наших отношениях с Левой. Дети мои так милы! Сережа стал мне говорить ты. Нынче огорчил меня, что с летом забыл азбуку, которую так хорошо знал зимой.

27 августа. Я люблю детей своих до страсти, до боли; всякое малейшее страдание приводит меня в отчаяние, всякая улыбочка, всякий взгляд радует до слез. Илюша нездоров, жду Дьяковых, Таню, Машеньку с девочками. Нынче переносились в новый дом, где они будут. Кормить – это большой труд, и я часто слабею. Если б я меньше любила детей, было бы легче.

12 ноября. Лева в Москве, Таню повез. Ее здоровье плохо, и это приводит меня в отчаяние. Я ее люблю ужасно, и чем безнадежнее ее здоровье, тем сильнее моя привязанность к ней. Она, вероятно, поедет с Дьяковыми в Италию. Всю осень я как будто не видала ее дурного состояния. У нас было так весело эти три недели от начала сентября, что не хотелось инстинктивно думать о несчастий.

Когда я долго не пишу журнал, мне жалко, что я не записываю свою счастливую жизнь. Эти три недели у нас гостили Дьяковы, Машенька с девочками, Таня, и была такая между нами дружба, такие простые, дружеские, легкие и приятные отношения, что, думаю, редко можно встретить что-нибудь подобное. Я так радостно вспоминаю и 17 сентября, с музыкой, которая меня так удивила и обрадовала за обедом[26], и при этом милое, любящее выражение Левы, и этот вечер на террасе при свете фонарей и огарочков, и оживленные, молодые фигуры барышень в кисейных белых платьях, маленького добродушного Колокольцева, а главное, везде и над всем оживленное, любимое лицо Левочки, который так старался и достиг того, что нам всем было весело. Я сама удивлялась, что я, солидная, серьезная, танцевала с таким увлечением. Погода была чудная, и всем нам было хорошо.

Когда уехали все гости и Таня осталась у нас еще на месяц, ее дурное здоровье стало очевидно. Теперь, особенно без Левочки, я особенно горюю о ней, да и вообще так грустно и пусто без Левы. Мне кажется, нельзя теснее жить нравственно, как я живу с ним. Мы ужасно счастливы во всем. И в наших отношениях, и в детях, и в жизни. Теперь без него я живу особенно тесно с детьми, но они так малы. Спят, потом едят, потом вечером опять спят, и всё, что в них проявляется нравственно, я ловлю и пользуюсь.

Теперь я всё время и нынче переписываю (не читая прежде) роман Левы. Это мне большое наслаждение. Я нравственно переживаю целый мир впечатлений, мыслей, переписывая роман. Ничто на меня так не действует, как его мысли, его талант. И это сделалось недавно. Сама ли я переменилась, или роман действительно очень хорош – уж этого я не знаю. Я пишу очень скоро и потому слежу за романом достаточно скоро, чтобы уловить весь интерес, и достаточно тихо, чтобы обдумать, прочувствовать и обсудить каждую его мысль. Мы часто с ним говорим о романе, и он почему-то (что составляет мою гордость) очень верит и слушает мои суждения.

1867

12 января. У меня страшное состояние растерянности, грустной поспешности, как будто скоро должно что-то кончиться. Кончится скоро многое, и так страшно. Дети все были больны, с англичанкой [Ханной Терсей] всё невесело и неловко. Всё еще я смотрю на нее неприязненно. Говорят, что когда скоро умрешь, то бываешь очень озабочен перед смертью. Я так озабочена и так всё что-то спешу, и столько дела.