Дневники 1862–1910

16 декабря. Да, я совершенно потеряла всякую способность сосредоточиться на чем-нибудь, на какой-нибудь мысли, чувстве или деле. Этот хаос бесчисленных забот, перебивающих одна другую, меня часто приводит в ошалелое состояние, и я теряю равновесие. Ведь легко сказать, но во всякую данную минуту меня озабочивают: учащиеся и болящие дети, гигиеническое и, главное, духовное состояние мужа, большие дети с их делами, долгами, детьми и службой, продажа и планы самарского именья, издание новое и XIII часть с запрещенной «Крейцеровой сонатой», прошение о разделе с овсянниковским попом, корректуры XIII тома, ночные рубашки Мише, простыни и сапоги Андрюше, не просрочить платежи по дому, страхование, повинности по именью, паспорты людей, вести счеты, переписывать и проч. и проч. И всё это непременно должно непосредственно коснуться меня.

И вот, когда случится такая история, как в прошлую ночь – я вижу, что ошиблась, потеряла какую-то центральность и сделала больно Левочке совсем нечаянно. История эта, как и надо было ожидать, вышла из-за осужденных на 6-недельный арест мужиков за срубленные в посадке деревья. Когда мы подавали жалобу земскому начальнику, мы думали простить после приговора. Оказалось уголовное дело – отменить наказание нельзя, и Левочка пришел в отчаяние, что из-за его собственности посадят мужиков ясенских. Ночью он не мог спать, вскочил, ходил по зале, задыхался; упрекал, конечно, меня, упрекал страшно жестоко. Я не рассердилась, слава богу, я помнила всё время, что он больной; меня ужасно удивляло, что он всё время старался разжалобить меня по отношению к себе, но как ни пытался, ни разу не было настоящего сердечного движенья, хотя бы краткого – перенестись в меня и понять, что я совсем не хотела сделать больно ему и даже мужикам-ворам.

Это самообожание проглядывает во всех его дневниках. Поразительно, как для него люди существовали только настолько, насколько касались его. А женщины! Сегодня я себя поймала на очень дурном чувстве. Я, как пьяница, запоем переписываю его дневники, и пьянство мое состоит в волнении ревнивом там, где дело идет о женщинах. Я еще не спокойна и не могу отделаться от воспоминаний. На всё время. Сегодня еще поразило меня в дневнике его, что рядом с развратом Левочка всякий день идет искать случая сделать доброе дело. И теперь как часто он идет гулять на шоссе и то лошадь направит пьяному, то поможет запрячь, то воз поднять – прямо ищет делать доброе дело.

Сегодня воскресенье. После тяжелой ночи, упреков и разговоров весь день камень на душе и тоска. День прошел вяло. Метель, и никто не гулял, кроме мальчиков. Лева хотел ехать к Илье, но воротился, проехав деревню. Читали вечером французский перевод «Китайских сказок». Очень странно. Играла немного на фортепьяно. Вечером Ваня и Саша плясали и вообще прояснилось немного общее настроение.

17 декабря. Левочка начинает тревожиться, что я переписываю его дневники. Ему хотелось бы старые дневники уничтожить и выступить перед детьми и публикой только в своем патриархальном виде. И теперь всё тщеславие!

Приехали темные: глупый Попов, восточный, ленивый, слабый человек, и глупый толстый Хохлов из купцов. И это последователи великого человека! Жалкое отродье человеческого общества, говоруны без дела, лентяи без образования.

Таня и Лева уехали к Илюше и Сереже. Сидела дома, нездоровится, ночь не спала. Детей учить помешал Керн, бывший лесничий в казенной Засеке, теперь помещик; очень полезен мне был разными советами и сведениями по лесной и садовой части.

19 декабря. Вчера с утра была в Туле с Андрюшей и т. Borei Было холодно, и я всё боялась за Андрюшу. Бегали за покупками и заказами. Заехали на минуту к Раевским – там одни мальчики. Вернулись почти к обеду. Вечером читал Алексей Митрофанович о немецких колониях, вслух – скучно, и смотрели «Review of Reviews». Устала, была неспокойна, Попов и Хохлов раздражают своей молчаливостью и бесцветностью.

Сегодня встала поздно, ночь не спала, вышла в залу, там офицер Жиркевич, молодой, аккуратный, приехал познакомиться с Левочкой, сам пишет стихи и прозу. Видно, очень довольный и собой, и судьбой, но не глупый и понятный, не то, что темные.

Водила гулять Ванечку в первый раз зимой. Саша ходила с нами. Учила Мишу Новому завету и молитвам, и вот пишу дневник свой, а Девочкиного переписала только две страницы, а урок мой ежедневный – десять.

С Андрюшей было неприятно, он часто нарочно не понимает и не хочет сделать ни малейшего усилия мысли или памяти. Вечером буду помогать с гостем, читать – и ванна.