Дневники 1862–1910

20 апреля. Ездили с детьми и Варей за фиалками; всё свежо, у меня что-то вроде лихорадки. Левочка здоров. Вечером приехал Варин жених[28].

21 апреля. Ездили за сморчками с детьми, Варей и Нагорновым. Набрали корзинку сморчков. Всё не тепло. Левочка, Варя с женихом уехали на тягу. Солнце закатывалось как ярко-красный огненный шар. Вечер теплый, тихий, 11° тепла. Липа почти развернулась, дуб еще не трогался, остальные деревья все распустились. Левочка утром принес букет из разных древесных веток и цветов.

23 апреля. Ночь холодная, утро тихое, ясное, свежее. Небо чисто. Вчера Левочка говорил, что некоторые дубы начинают распускаться, липа кое-где совсем развернулась.

С 27 на 28 апреля. Левочка ночью поехал в Москву. Маша[29] очень больна.

30 апреля. Жара невыносимая, и гроза ночью.

13 мая. Принес Левочка шиповник во всем цвету.

14 мая. Левочка, Степа и Сережа поехали в Никольское.

15 мая. Мы купались и варили кофе, собирали грибы в березняке нашем. Жара.

С 16 на 17 мая. Вернулись из Никольского; холод и пасмурно.

18 мая. Ханна ездила в Тулу за игрушками детям. Мы ездили за грибами; нас застал маленький дождь, и мы озябли. Левочка вчера очень расстроился, что не шлют корректуры, и написал в Москву, чтоб отобрать оригинал у Риса. Сегодня писал Ливену о Саше.

На акациях большие стручья. Сухо, ветер, и холодно.

26 мая. Жара ужасная. Левочка с Илюшей ездил в Тулу по машине. Я с детьми купалась. Шиповник весь осыпался, из саду продали вчера сено.

1873

13 февраля. Левочка уехал в Москву, и без него сегодня весь день сижу в тоске, с остановившимися глазами, с мыслями, которые меня мутят, мучают и не дают мне покоя. И всегда в этом состоянии умственной тревоги берешься за журнал. В него выльешь всё свое настроение и отрезвишься. А настроение мое грешное, глупое, нечестное и тяжелое. Что бы я была без этой постоянной опоры честной, любимой всеми силами, с самыми лучшими и ясными взглядами на всё? И вдруг иногда заглянешь в свою душу во время тревоги и спросишь себя: чего же надо? И ответишь с ужасом: надо веселья, надо пустой болтовни, надо нарядов, надо нравиться, надо, чтоб говорили, что я красива, надо, чтоб всё это видел и слышал Левочка, надо, чтоб он тоже иногда выходил из своей сосредоточенной жизни, которая и его иногда тяготит, и вместе со мною жил той жизнью, которой живут так много обыкновенных людей. И с криком в душе отрекаюсь я от всего, чем меня, как Еву, соблазняет дьявол, и только еще хуже кажусь сама себе, чем когда-либо.

Я ненавижу тех людей, которые мне говорят, что я красива; я этого никогда не думала, а теперь уж поздно. И к чему бы и повела красота, к чему бы она мне была нужна? Мой милый, маленький Петя[30] любит свою старую няню так же, как любил бы красавицу. Левочка привык бы к самому безобразному лицу, лишь бы жена его была тиха, покорна и жила бы той жизнью, какую он для нее избрал.

Мне хочется всю себя вывернуть самой себе и уличить во всем, что гадко, и подло, и фальшиво во мне. Я сегодня хочу завиваться и с радостью думаю, хорошо ли это будет, хотя никто меня не увидит, и мне этого и не нужно. Меня радуют бантики, мне хочется кожаный новый пояс, и теперь, когда я это написала, мне хочется плакать…

Наверху дети сидят и ждут, чтобы я их учила музыке, а я пишу весь этот вздор в кабинете внизу.

Сегодня мы катались на коньках; были у мальчиков столкновения с Федором Федоровичем [Кауфманом, воспитателем]. Мне было их жалко, и я с трудом устроила так, чтоб Федор Федорович не обиделся и дети утешились. Новая англичанка [Эмили Табор], приехавшая третьего дня утром, мне не вполне симпатична; она слишком commune[31] и вяла. Но еще нельзя ее узнать; что будет?

17 апреля. Снег шел всё утро, 5° тепла, ни травы, ни тепла, ни солнца, ни той весенней, светлой и грустной радости, которую так долго ждешь. Так же, как в природе, в моей душе холодно, мрачно и грустно. Левочка пишет свой роман, и идет дело хорошо.

11 ноября. 9 ноября, в 9 часов утра, умер мой маленький Петрушка болезнью горла. Болел он двое суток, умер тихо. Кормила его год и два с половиной месяца, жил он с 13 июня 1872 года. Был здоровый, светлый, веселый мальчик. Милый мой, я его слишком любила, и теперь пустота, вчера его хоронили. И не могу я соединить его живого с ним же мертвым; и то и другое мне близко, но как различно это живое, светлое, любящее существо и это мертвое, спокойное, серьезное и холодное. Он был очень ко мне привязан, жалко ли ему было, что я останусь, а он должен меня оставить?

1874

17 февраля. Сколько ни думаю о будущем – нет его. И только зазеленеет трава над Петиной ямкой, как ее взроют для меня; это мое постоянное мрачное предчувствие.

1875