Дневники 1862–1910

29 августа. Вчерашняя злоба Льва Ник. так тяжело на меня подействовала, что я не спала ночь, молилась, плакала и с раннего утра ушла бродить по парку и лесу. Потом зашла к милой фельдшерице – Анне Ивановне; там она и ее трогательная и сочувственная старушка мать утешали меня. Л. Н. меня везде искал и не нашел. Я вошла к нему. Он говорил, что подтверждает обещания свои: 1) не видать Черткова, 2) не отдавать ему дневников и 3) не позволять снимать фотографии; но опять-таки ставит условием мирную жизнь. Сам сердился и кричал вчера, и опять я виновата. Он придерется к чему-нибудь, чтоб видать Черткова, нарочно меня расстроит и нарушит обещания. Вот чего я боюсь. Но тогда я уеду, и наверное. Пережить второй раз то, что я перестрадала, немыслимо.

Получила телеграмму от Левы, что суд над ним назначен не 13-го, а 3 сентября, он уезжает 31 августа. Я рада была предлогу уехать, и главное, хотела повидать сына, проститься с ним, подбодрить его. И вот мы с Сашей поехали на Благодатную, на Орел и в Ясную. Прощались мы с Л. Н. любовно и трогательно, и даже плакали оба и просили друг у друга прощения. Но эти слезы и это прощание были как будто прощаньем с прежним счастием и любовью; точно, проснувшись еще раз, любовь наша, как любимое дитя, хоронилась навсегда, пораненная, убитая и убивающая горем от ее исчезновения и перехода к другому лицу. Мы с Левочкой оплакивали ее в объятиях друг друга, целуясь и плача, но чувствуя, что всё безвозвратно! Он не мог разлюбить Черткова и чувствовал это сам, мучаясь!

Ехала я сонно, устало, точно вся разбитая. Холод, 2°, мы с Сашей зябли и зевали. Приехали в пятом часу утра.

30 августа. Приехала домой, и хорошо, лучше, чем не дома. Ходила с Левой-сыном и Катей-невесткой гулять; свежо, ясно и красиво. Застала Булгакова, Булыгина и Марью Александровну. Возбужденно рассказывала Булыгину всю печальную историю с Чертковым. Он, кажется, понял, но не хотел сознаваться. Бродила возле дома, входила в комнаты Льва Николаевича – и всё точно совсем другое, точно что-то похоронено навеки и теперь будет не то, совсем не то, что было, чем жили раньше. А что будет? Не знаю и представить себе не могу.

Саша и Варвара Михайловна ездили к Черткову. Он, говорят, очень весел и оживлен. Так и слышу его идиотский хохот. Противно!

Получен сентябрьский номер журнала из Нью-Йорка – «The World’s Work». И там очень лестная статья обо мне, и биографические сведения о Льве Ник. Между прочим, про меня сказано, что я была Льва Ник. поверенной и советчицей всю жизнь; что отдала ему силу тела, ума, духа и многое другое, очень лестное для меня. Так как же не сокрушаться, что отнята у меня и передана Черткову эта роль? Поневоле будешь худеть и плакать, как я последнее время.

Сегодня форматоры отлили бюсты работы Левы, и нельзя не видеть, что бюсты талантливы и хороши. Форматор М.И.Агафьин – старый знакомый, отливал и раньше бюсты Льва Ник. и другие.

Занималась нехотя хозяйством, бумагами, делами, выписыванием маляров, печника, уяснением дел, но голова не свежа и ничего не соображает.

31 августа. Получила письма от Тани и от Льва Николаевича. Сначала обрадовалась, а потом плакала. «Как бы хорошо было и для меня и для тебя, если б ты могла победить себя», – пишет мне муж. У него одна цель, одно желанье, чтоб я победила себя и допустила, очевидно, близость Черткова. А это немыслимо для меня.

Ясный, красивый день; холодно и грустно. Проводила Леву в Петербург на суд. Пошла гулять с Катей и Варварой Михайловной, но слишком устала, и стал болеть весь живот и ноги. Вечер, усиленно занялась корректурой, раньше переписывала письма. Страшно утомилась! И сколько всякого дела навалилось на меня! Мало сплю, почти ничего не ем.

1 сентября. Утром уехала Катерина Васильевна с дочкой; мне жаль. Завтракали Булгаков, Марья Александровна и Ризкина, рожденная Цингер (Лиза), с двумя мальчиками. Она неглупая и образованная, но чуждая своим материализмом и ученостью. Вечером еще приехала Надя Иванова.

Гулять не ходила: не хочется орошать слезами и омрачать своим горем любимые места Ясной Поляны, по которым я всю жизнь, счастливая и радостная, легкой походкой с легким сердцем обегала под впечатлением красоты природы и собственного счастья! И, как и теперь, всё необыкновенно здесь красиво в эти ясные, блестящие дни! А на душе грустно, грустно!

Занималась много корректурой и вообще делами по изданию и распоряжениями по хозяйству. Но ничего не ладится; хотела ехать в Москву, но ничего у меня не готово, а энергии нет, и всё кажется ненужным и неважным.