Дневники. 1913–1919

22 ноября. Пятница. Таня [Дольник] хорошо сделала, послушавшись меня и не уехав вчера вечером. Н. Н. [Готье] не спала всю ночь от боли в ухе. На эту боль она очень жаловалась, когда я вошел к ней сегодня утром. Голова ее была закутана платком; она временами сильно стонала от боли. Жаль было на нее смотреть. До обеда я был у доктора Артура Рудольфовича на приеме. Посадив меня на весы, он увидал, что за последние 4 недели со времени возвращения из Москвы я прибавился в весе только на 1/2 фунта. Он предложил мне пробыть здесь еще неделю до двухмесячного срока, что и для меня было приятно, хотя я уже очень соскучился по своим. Мы поговорили о Н. Н. [Готье]. Он сказал, что случай из самых тяжелых, но что пока непосредственной опасности не предвидится. Перед самым обедом я вновь заходил к ней. На ухо ей был поставлен компресс, видимо, успокоивший боль. Фельдшерица не придала особого значения боли в ухе и на мой вопрос сказала: «Очень нервничает». Часа в 4 я снова был у Н. Н. [Готье] и застал ее тяжело дышащею. За отсутствием санаторского врача были позваны двое врачей из больных: некто молодой человек Самарский и женщинаврач (глазной) Антонина Андреевна Ченцова, очень симпатичная дама. Припадок успокоили холодными компрессами на сердце. Ничто не внушало еще тревоги. Однако Таня [Дольник] уже не могла уехать вечером и отложила отъезд до субботы утра.

Но Н. Н. [Готье] все слабела и слабела. Когда я входил, она говорила уже бессвязно отдельными фразами, среди которых я расслышал слова: «Володя6, не стучи». Сестру и меня она узнавала. К вечеру она впала в глубокий сон, и доктор Поржезаер сказал, что надежды никакой нет. Ее перенесли в отдельную комнату на 3-й этаж. Когда я туда вошел, Таня [Дольник] со слезами подошла ко мне, оперлась мне на плечо и так пробыла некоторое время, плача. Н. Н. [Готье] тяжело дышала открытым ртом и была без сознания. У постели ее сидела заведующая санаторием Ксения Борисовна и мы с Таней [Дольник]. Я опасался, что она с часу на час скончается, и оставался у нее до 5 ч. утра. Убедившись, однако, что сердце хорошо работает, пошел к себе и лег, попросив поднять меня, если что случится. Я очень боялся, что Ю. В. [Готье], ожидавшийся в субботу утром, не застанет ее в живых. Это было бы ужасно. Все же ему будет легче приехать к живому еще человеку и принять его последний вздох, чем увидать уже похолодевший труп. Поднявшись под утро, я вновь заходил в комнату Н. Н. [Готье] – и все то же положение.

23 ноября. Суббота. Положение Н. Н. [Готье] все то же: лежит без сознания, тяжело дышит, руки иногда двигаются. У меня опять было опасение, что она скончается до приезда Юры [Готье]. Однако Ксения Борисовна и фельдшерица утверждали, что агония протянется еще несколько часов. Другое мое опасение было за Юр. Вл. [Готье]. Мне казалось необходимым его постепенно приготовить к ожидающему его удару. То же говорила мне и Ксения Борисовна: «А то, – добавила она выразительно, – какая-нибудь шалая (из больных) встретит его и бухнет ему все сразу». В 11 час. я пошел навстречу Юр. Вл. [Готье], который должен был прибыть в 12-м. Я погулял по двору и по дороге с полчаса, как показались санаторские сани и в них Юр. Вл. [Готье] с одним из возвращавшихся в Москву больных. Я окликнул Юр. Вл. [Готье], он вышел из саней. Я сказал, что остановил его, чтобы предупредить, чтобы он входил к Н. Н. [Готье] как можно тише, потому что она спит. Он стал тотчас же задавать тревожные вопросы: «Что, разве дело плохо?» Я ответил, что она действительно очень слаба. «Ну как, надежда есть?» Я сказал, что положение очень серьезно и плохо. Когда мы поднялись на третий этаж, он заглянул в открытую в комнату Н. Н. [Готье] дверь и схватился за голову. У двери был доктор Гриневский. «Ну как, доктор? Есть надежда?» Гриневский осторожно объяснил ему, что положение безнадежно. Юра встретил эту весть твердо и мужественно. Он выслушал наш рассказ о событиях последних двух дней. Он остался сидеть в комнате с Н. Н. [Готье] и провел там весь день. Временами я заходил туда же, и мы тихо говорили. Под вечер он присел к постели, приникал головой к плечу или к руке жены и так оставался подолгу. Грустно было видеть. Снизу из залы раздавались печальные аккорды на рояли: играл какие-то заунывные мелодии гимназист Коля. Была полная тишина. Все вокруг как-то притихли. Сильное молодое сердце Н. Н. [Готье] упорно работало и не хотело останавливаться. В 10 ч. вечера она еще дышала по-прежнему, хотя пульс очень слабел. Я пошел лечь, попросив разбудить меня в случае кончины. Около 12 ч. ночи Ксения Борисовна постучала к нам и вызвала меня как можно скорее. Я быстро вскочил, и она мне сообщила, что Н. Н. [Готье] только что скончалась. Я крепко пожал руку Юры [Готье]. На площадке на лестнице при лунном освещении мы с Юр. Вл. [Готье], Таней [Дольник] и Ксенией Борисовной устроили совещание, как быть и что делать. Было уже около 2-х ночи, когда я вернулся к себе.