Дневники 1913-1919

Затем скандальный доклад математического факультета о невозможности заместить кафедру физики, остающуюся свободной более пяти лет. В факультете образовались две партии по этому делу, взаимно проваливающие одна кандидатов другой. Рекомендация не дала результатов, т. к. рекомендованный кандидат Колли был забаллотирован. Объявлен был конкурс, но он не состоялся, т. к. единственный кандидат, выступивший на конкурс, действительно слишком слабый, был забаллотирован. Никто вследствие этих забаллотирований не желает выступать кандидатом, с риском быть забаллотированным. Группа математиков придумала такой выход: наметила одесского профессора Кастерина и большинством 12 против 5 голосов постановила обратиться с ходатайством к министру о переводе его из Одессы в Москву своею властью. Однако министр, противник назначения, предварительно запрашивает Совет Университета о том, все ли меры для замещения профессуры исчерпаны. Битых два часа мы слушали взаимные жалобы математиков с разоблачениями разных дрязг в факультете по этому делу. Было вполне ясно, что факультет в беспомощном положении, что он, как говорили некоторые его члены, зашел в тупик, из которого самому ему не выйти. Тем не менее, решили дело отложить до следующего заседания. Дело это доказывает необходимость наряду с выборами сохранить за министром право назначения профессоров, а также бессилие Совета разбирать факультетские дела.

Провозгласили английского посла Бьюкенена почетным членом. Душа моя не особенно лежит к этому провозглашению. Мы идем по нашей славянской экспансивности навстречу англичанам с душой нараспашку, а они сохраняют при этой встрече всю свою холодность и чопорность. С провозглашением иностранцев надо быть осторожнее. В свое время набрали немцев в почетные члены, а потом пришлось их исключать. Не случилось бы того же и с англичанами, в особенности если не дадут нам Константинополя.

Бурное, тревожное и напряженное настроение в Думе разрешилось в значительной степени неожиданным появлением двух министров, военного и морского, произнесших речи о продолжении войны³³³. Таким образом, все вздорные слухи о сепаратном мире рассеиваются. Вечером приходили к нам все Холи и принесли стенограммы речи Милюкова и совещания Протопопова с думцами³³⁴. В фактах, сообщенных Милюковым, много недоказанного и непроверенного.

6 ноября. Воскресенье. Весь день провел дома. Читал книжку Бергенгрюна «Die grosse moskowi[ti]sche Ambassade von 1697 in Livland»³³⁵. Был у меня В. С. Бартенев, оставленный при Университете, прапорщик.

7 ноября. Понедельник. Много работал утром над биографией Петра. После завтрака относил Д. В. Цветаеву бывшие у меня его книги. Вечером ходил в аптеку Феррейна за лекарством Мине, который все еще кашляет и не выходит. У немцев грандиозный проект введения всеобщей трудовой повинности, т. е. обращения всего государства в каторжную тюрьму. Во Франции и Англии следят за этим проектом и, может быть, тоже введут такую социалистическую организацию. Ну, а у нас как, с нашим барством, ленью и т. д.? Смеяться над немецким проектом не приходится: ведь немцы же изобрели и действующую теперь всеобщую воинскую повинность, и их изобретение везде привилось, и на наших днях даже в Англии. То же может случиться и с рабочей повинностью³³⁶.

8 ноября. Вторник. Утром был на открытии новых Богословско-педагогических женских курсов. Большой сонм духовенства, великая княгиня [Елизавета Федоровна], обер-прокурор Раев. После обедни акт с тягуче-длинными приветствиями.

Затем обед в сводчатой длинной палате, стены и потолок которой расписаны в светлых тонах с подражанием Нестерову. Палата служит продолжением домовой церкви, которая на время обеда была закрыта. Обед был человек на полтораста и великолепный. Во время обеда хор гимназисток под аккомпанемент фис-гармонии исполнял какие-то «канты». Совсем в стиле XVIII столетия. Я сидел с Шамбинаго, Орловым, Лысогорским и Туницким. Встреча – радушная. Что-то выйдет на деле!

9 ноября. Среда. Утро над Петром. Семинарий в Университете. Вечер дома за сочинением Голубовского. В университете видел оставленного А. М. Фокина, привезшего из деревни большую работу по архивным источникам, собранным при местных церквях. Буря против Штюрмера и обвинения его в измене³³⁷ напоминают очень травлю Сперанского в 1812 году³³⁸, с тою разницей, конечно, что Штюрмер не Сперанский, но основательности в обвинении, вероятно, столько же. В его измену, взяточничество и т. п. я совсем не верю. Есть два способа подходить к неизвестным людям. Первый способ: подлец. Докажи, что это не так. Второй способ: порядочный человек, и только после очень тщательно проверенных и взвешенных доказательств можно изменить мнение и признать его подлецом. Я подхожу к людям по второму способу. Чтобы поверить обвинению, мне нужны осязательные и бесспорные доказательства. Бог его знает, кто такой этот Штюрмер, но измена его мне ничем не доказана. Неудобно, конечно, ставить во главе правительства теперь человека, носящего немецкую фамилию.