Читаем Дневники 1914-1917 полностью

Интересно бы собрать различные объяснения войны: из-за чего война? Война за империю, война промышленности? и т. д. Нам, в силу нашего общественного положения удаленным от познания этих причин, война должна казаться войною добра и зла. Вообще обыватели должны бы выставить с своей стороны какую-нибудь психологическую причину войны и представить нам так, что в мировом котле варится какое-то вечное, но утерянное людьми начало.


10 Ноября.

Жизнь, заключенная между той и другой. Почему же не третья? Кажется, если третья, то и конец: тогда лучше взять ружье и застрелиться — почему застрелиться и не устроиться удобно? Кажется, если уйти от одной, то исчезнет и другая. Они входят одна в другую, словно это одно существо. Я потому выбрал другую, потому и вся эта странная лесная, кочевая, земледельческая жизнь, что существует та.


8 Декабря.

Не понимаю, какая это может быть новая счастливая жизнь после войны, если после нее освободится на волю такое огромное количество зла. Зло — это рассыпанные звенья оборванной цепи творчества. А сколько во время войны рассыпалось творческих жизней!


Родина. Что скажет о ней дитя ее, что откроет — не откроет чужой, прохожий человек. И то, что увидит чужой, не знает рожденный на ней.

-242-

В Августовских лесах (поездка на войну в 1915 г., 15 февраля 15 марта)

Августовские леса — место ссылки в старой Польше. Генерал грибы собирал. Суеверное население. Белокурый белорус. Петербургские леса кажутся кустиками.

Волки пришли из Сибири так же, как птицы улетели: волков нет в России. Как чуют — да, как чуют волки? один к другому, значит, и чувствуют.

Волки и голодные люди, люди отстанут — волки следят, и пленные идут в надежде, что солдаты русские покормят, идут, как собаки, переменившие хозяина.

Попеременные наступления и отступления опустошили страну, голод стал на место любви к отечеству, и он стал повелевать людьми.


Живые картины: полки, идущие ночью по шоссе краем лесов, и полки после сражения, бегущие по тому же шоссе: «разбитого полка» священник пешком, вдруг пешком. Немец виден! — Какой, пленный? — Нет, весь! — Ах, дурень ты дурень!

Сидим у окна, а все время видно краешком глаза — бегут войска по шоссе, и долго это было: ходили смотреть аэропланы, вернулись — бегут, отправили транспорт, вернулись — бегут. И никто их не остановит и некому останавливать.


Разбитый полк собрался. «Соберутся»,— сказал капитан. А мы думали, вовсе пропали.

Артиллерист 73 дивизии. Бежит трубач:

— Ваше благородие, слезайте с лошади, убьют! Вдруг из леса руки хватают — немцы!

— А что же вы шашкой?

— Шашка где-то на жопе.

— Ну, револьвер.

— А револьверишка плохенький где-то на животике висит, ну, что это... Отвели лошадь к дереву, хватили залпом,

-243-

как охнет лошадь, я что есть духу скакал, скакал и — в трясину. Вытаскиваю, вытаскиваю лошадь — вытащил. Слышу, собачка лает, я туда — деревня!

— Как же вы не подумали, что немцы?

— А не подумал, измаялся, весь измученный, все равно пропадать. Приезжаю, стучусь, и выходит старуха. «Немцы?» — спрашиваю. «Спят»,— говорит. Только сказала, выходит наш драгун. А старуха, видно, уж до того дошла, что и не разбирает, кто у нее, немцы или русские.


Вижу уголья, костер и человек возле лежит, пхнул его ногой: «Чего ты спишь, вставай!» Посмотрел, а у него и нос-то отъеден.


В этот раз не напрасно выли женщины, провожая своих на войну: поредел народушка, вот как поредел, бывало, идет лесной обоз молодец к молодцу, а ныне идут всё бабы да старики.


Солдат отлынивает: для одного раненого немца подводу взял и привез в Сейны. Немец с голубыми глазами.

— Откуда?

— С Рейна,— что-то про невесту сказал.

Когда раненых убрали и даже трясучего солдата, хотелось и немца взять: один остался, и жалко его стало, взял бы (сестра Мара).

Пять раненых отправили пешком с двумя собачками (собачки прижились к роте, и когда ранен был унтер, пошли за ним). Собаки в Августовском лесу.


Аэропланы в Сапоцкине: кругами, и вдруг выстрелы, стреляло неизвестно откуда, с земли, раненые, дождем, вихрем.

Перевозка, бледная сестра, руку развернули: покажи! князь затрясся. Офицерская комната — гусар о немцах: славяне мягкие, а там система.

Гусар против казаков. Сапер. Осколки из шинелей, как блохи, солдатами [вынимались].

-244-

А в окне всё бежали и бежали беспрерывной лавиной. Прилетела и разорвалась шрапнель: откуда она, чья она, стреляли по аэроплану. И тут вышел капитан 73 дивизии и стал рассказывать, как его немцы схватили и пр.

Горка с вышкой, или Пун-гора — там пыль да дым, «чемоданы» и шрапнель.

Пленные мальчишки голодные и всё прут и прут, чуть сейчас — «Brot»[4] — кричат.


В Гибах в избе штаб дивизии, на диване соломой подослано, сидит начальник дивизии и соломинкой чай размешивает.

Горка с вышкой: нахалы! все шесть орудий на солнце поблескивают, и офицер с биноклем ходит, машет рукой: одна — недолет, другая — перелет, третья — попало, а потом начал огонь направлять туда-сюда, туда-сюда...

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги