Дневники. 1918—1919

1) 12 заповедей подземной жизни — против коммуны.

2) Брат не может с братом жить — делятся, а они хотят вместе все.

3) У них тракторы, вперед получи трактор, потом соху отменяй.

4) Войну отменили — опять на войну.

5) Против шахтеров — управляют, кто работать не может.

Так, я слушаю, и все другие говорят, когда приходят к нам в гости, с этого всегда начинают:

— Теперь ни на кого не надейся, всякий теперь о себе думает.

И начинают рассказывать новости.

— Неделю назад тому времени Сергея Филиппова жена Мария в горячке вырвалась наружу, убежала.

— Что же ее не окоротили?

— Кому же окоротить: вся семья лежит в горячке, некому окоротить...

— И убежала?

— Ушла неизвестно куда.

— Поискать бы, поспрашивать.

— Спрашивали, и нет нигде, а поискать — где теперь поищешь, слышишь, как воет!

— Ну, что же протчие?

— Протчие лежат все в горячке, как вот теперь жить без хозяйки.

— Ох-хо-хо! теперь ни на кого не надейся — времена такие: на себя только надейся!

Сказали: Новый Год, в школе Новый Год празднуют.

— Сказывают, потом и мы будем Новый Год встречать в это время?

Царственный день — иней. Утром снег разгребал лопатой, делаю траншеи, вывожу к другим, взбираюсь наверх и вот вижу с высоты сугроба — в одной избушке свечи горят, тишина; пригляделся: покойница лежит, и кутья, и смотреть на покойницу со всех сторон собираются.

— Кто она такая?

— Да вот что намедни в горячке убежала: охотник нашел, вся в сугробе, буран занес...

Никита даже дрожит от радости, что на соседа контрибуция.

— Антихрист твою душу выешь!

Основной закон жизни корней, что их шепот, их слова, их поверхностное сознание: ни на кого не надейся. Я узнаю все тайны из намеков, из разговоров. Я узнал личные тайны этой семьи: зарыта бочка с вином, свиное сало в трубе, а самая большая тайна: в бутылке сколько денег — эта тайна не раскрыта.

Ожидание «переворота» (весны): переворот жизни людей преобразовать вестника природы переворотом — весны: слова корней растений, их видимые поступки одно, — а их молчание другое: тот крест, который некогда процветет (весной). Это молчание можно раскрыть лишь в задушевных беседах с отдельными людьми, когда видят — встречают Бескорыстного и совершенно правдивого, тогда они преображаются...

Канитель мужицких разговоров: она тянется с утра до вечера.

— Ты думаешь, нам не будет ответа, — не минуешь, увидишь! сейчас это так, а не минуешь!

— О-о, Бо-оже мой!

— Будет наказание, погодите! А что «к стенке», это я не считаю за наказание. Погодите, поблагодарим вас.

— За что же наказание: молодой квас затирают.

— Затирают — затрут им квас! погодите, коммунисты — закуманят вас! Я Тимофей и он Тимофей, посмотрим, какой Тимофей одолеет.

У Дмитрия Сергеевича хранится заветная тетрадь, где описано о свободе. Тетрадь эта вся пропахла йодоформом, в лазарете списывалась учителем, раненным вместе с ним, потом читалась в плену три года...

— Я слыхал, — постой! Ефросинья, поджарь нам картошечек.

— Я слыхал, на Гудкова 30 тысяч контрибуции.

— Здорово, вот здорово!

— На Матвеева, слыхал я, двенадцать тысяч.

— Здорово!

— На Евдокима Феофилатовича десять.

— Ох!

— Охаешь, охаешь: десять тысяч приди получай! Ну-тя, на Аникина тоже десять тысяч, на отца.

— Ну, Аникину уж взять негде.

— И на сына пять тысяч.

— И на сына!

— Ну-те, на Кира Конова пять: Поеду, говорит, издыхать в холодную, а свое говорить буду: «Нету у меня денег».

— На Артема десять, на сына Артемова пять, на другого сына пять. Артем отвечает: «Валите все на Рыжего, Рыжий все берегет!»

— Грабиловка!

— На Федора, ну-тя, на Федора ничего!

— Ничего на Федора, ах они, сукины дети: да у Федора на огороде двести дубков, а дубок в два обхвата — десять тысяч стоит. Как же тут ничего?

— Ничего! Ну-тя, придет время, и Федор зацепится: все будут ходить, поглядят все по <1 нрзб.> («мирски») будут ходить, с востоку на запад, и с западу на восток будут блудить.

— Где же слова Евангелия? Одно самолюбие.

— Конешно, самолюбие, но будем Господа просить, чтобы сократил время.

— Ну, ведь есть же люди добрые.

— Добрым людям скорбеть, добрым людям болеть, а настоящее время не минуешь, ох, не минуешь, будет распятие!

— Ну-тя, с Авдотьи Степановны двести рублей, есть, говорят, деньги? нету! есть деньги? нету! есть деньги? — расставайся с коровой!

— С коровой, ну, вот посмотрите, земля на весну не будет пахаться!

— Пусть соберут на весну коммунию да что-нибудь приобретут.

— Приобретут: ты будешь сидеть, а я работать, вот посмотрите, увидите, весной земля не будет пахаться.

— Ну-тя, а как же на попа, наложил ли что на попа?

— Как же, на молодого двадцать тысяч.

— Двадцать, ну хорошо, это маленечко разблажит.

— И на старого десять.

— На покойника.

— На покойника: ведь он после расклада умер.

— Как же вы так на покойника-то?

— Очень просто: молодой внесет за покойника.

— Ох, ох, хо, покойников трогать начали, не быть добру... Ну-тя, а на Евдокимова?

— На Евдокимова... И так без конца.

Жизнь в исполнении долга — это среднее состояние души, управляемой рассудком, когда ничто не разволнует, чтобы злость выплеснулась через край, а стремление к добру не выползнет из дома.