Дневники. 1918—1919

Вечер — звезды: Медведица на стомиллионном расстоянии и вечная загадка, а решение на земле: то есть между нами же есть люди, которые знают, но не могут всем нам передать свое знание. Это и есть то, что хочет сказать старуха своими словами о загробной жизни, что люди не узнают друг друга...

Начало нашей духовной природы — чувство приобщенности к космосу, середина нашего жизненного пути — борьба разума, конец — включение разума в космос и тайное примирение.

Наш день: оттепель; удалось обрушить вниз замерзшее и выпершее из отверстия; достали поперечную пилу, а топоришко чуть дышит. Что-то кружится голова... Не тиф ли? что будешь делать, если тиф? Зачесалось в голове — не вошь ли? О, эта страшная тифозная вошь — русское... нет дров, нет бани, путешествуют вши из деревни в город, все теперь, не стесняясь, говорят про вошь (нет частых гребешков): нас губит вошь. И в это время Иван Львович, командир Красной Армии, должен ехать воевать с англичанами, занявшими Петроград (вшивая коммуна). Зашли к Владимиру Николаевичу Шубину — тот ли человек? Дом запирает — в двух, в одной комнате — детвора, теснота: «Ну, не лезь ты, не лезь, мучитель мой!» Один мальчик мечтатель и раздражает своей медленностью, другой слишком быстрый и дерзкий.

— На кой он вихор кладет их в корма?

Ранняя птичка носок обивает, а поздняя — только что очищает.

Нянька, выражающая мне сомнение:

— Народ едет на базар, а ветер воет! ветер воет — приехали, как-то уедут!

Уехали скифы. Мы стоим и смотрим вслед (Начало Скифии) — судьба, судьба, да ежели я в такую войну кинусь и сто человек от меня зависят — это судьба, а ежели я по себе для пустого дела своего в такую страсть поеду, то какая это судьба, это дурость моя! и пропадать буду, закричу, и услышат меня — никто не пойдет спасать: «Сам кинулся, пойду я дурака спасать!»

Газеты писали, астрономия предполагала, что метель будет, но такой метели никто не ожидал.

Наружность — это дверь, через которую входишь, а как вошел — так все равно: «Я и лысенького любить буду».

А. идет за дровами, я за водой.

— А где книги?

— Унесла.

И сама в очередь за хлебом. Пока ходила в очередь, муж ускользнул на службу. Несу дрова. Дров напилил достаточно. Пишу в штабе свободного дивизиона, а весь дивизион — 27 человек офицеров — разбежались. Бочки замерзли, колю час-два. Пришла повелительница, идем за водовозами: на улице угли, и все говорят:

— Вот 12 рублей, а раньше 12 копеек.

Водовоз.

Металлическое повеление:

— Несите, несите.

И вдруг одумалась по пути:

— Михаил Михайлович, пожалуйста, это ведро снесите в умывальник, а это в чугун. Печник явился, поработает час — 25 рублей. Это он сковородку унес. Хотела уют создать, затопили — дым.

— Не топите!

Завихрилось, выхожу на улицу: луна (а вошь все кусает, все кусает!). При луне птица черная, снежная — вы похожи на птицу, которая реет, реет. Металлический крик «Василиса!» утром, а вечером на полуслове засыпает. Птица-необходимость — это не орел, не коршун, не филин, не Алконост, это птица, которой назначено клевать грудь Прометея, и другая птица, утренняя победа, свобода (упрек: у всех есть время свободное), а на другой стороне беременность, холодный амбар.

Пришли пшено менять и мыло и сказали: «Холодный амбар теперь бросили, теперь действуют по трафарету — выжигают на лбу буквы Н. К. (не платил контрибуцию)». А член чрезвычайки сказал: «Нечего делать, такой народец: не смотрите слишком далеко и слишком близко, смотрите прямо на мужика, кто он? и вы будете сажать в холодную». «Взявший меч от меча и погибнет»[207]: идею давно потеряли, и необходимость государственная давно уже сама по себе вянет и собирает территорию.

Услыхал, что дивизия отправляется воевать. Солдат сказал: «Надо идти». — «А если убежать?» — «Да как убежишь, ведь это на риск, за это к стенке». Почему же власть все-таки оставалась, и против нее никто не боролся? Потому что обманываться больше уже никто не хотел.

20 Февраля. Рябинки. Дети прыгают: «Мама, мама». А она им отвечает: «Отвяжитесь вы от меня». Дети просят: «Дядя Миша, заведи мою уточку». — «Не смейте входить в мою комнату!» — кричит дядя Миша. Итак, все похоже, как на охоте, когда птица подстреленная бьется у ног охотника, а он, счастливый удачей, вновь заряжает ружье.

Дружеский контроль. «Ты от меня сейчас далеко, далеко». И подойти не могу, мне что-то мешает, я сам не знаю что. Уезжаю от нее далеко, и снова ближе к ней оказываюсь, встречаюсь с ней где-то на каких-то планетах. Жалость вместо любви — это пытка для обоих: ему пытка, потому что он вышел из положения несчастного кроткого, он делается ей ненавистным. Ей пытка, потому что нечего и говорить почему. Металлический звук ее голоса, когда она кричит сверху вниз прислуге: «Василиса!», я слышу его, и по отношению, когда она распоряжается в своем муравейнике: это власть.