Дневники 1918-1919

— Товарищи, забудем личные интересы. Пролетариат танцует, как всегда пьют, веселятся, танцуют военные люди в тыловом городе.

18 Февраля.

Буква ѣ в моем прошлом играла почти такую же роль, как одна страшная черная икона в церкви, перед которой молилась моя матушка.

Как только в шестом классе я убедился, что эта икона просто доска, я отверг немедленно все: и Христа, и священника.

Так, если бы отменили букву ѣ в моем детстве, я отверг бы вообще все русское правописание. Что благополучно миновало меня, то постигло моего мальчика. Три года я учил его правописанию, трудно это ему давалось: глаза у него слабые, когда пишет, низко наклоняет голову, а когда низко наклоняет, у него начинает кровь идти носом. Но мы все учили его зимой и даже летом понемногу и научили писать правильно. Этой осенью он поступил в гимназию в провинции, я уехал сюда. Теперь я получаю от него письма и вижу по ним, что он отверг все, и вместе с уважением к букве ѣ отпало у него всякое уважение ко всем буквам и знакам препинания.

Я написал ему в шутку: «По твоим письмам видно, что ты хочешь совершенно разрушить наше правописание, напиши мне, кто тебя этому учит и к какой ты в гимназии принадлежишь партии».

Мой мальчик отвечает: «Милый папа! Я ничего не хочу разрушать: поведение мое 5. Оно само рушилось. А к партии я принадлежу к обыкновенной, папиной, где ты сам пишешь, к партии специалистов-революционеров».

Вчера получил один дорогой немецкий журнал и был поражен: журнал выходит теперь в совершенно таком же

-37-

виде, как десять лет тому назад. Продается почти по такой же цене! Значит, война и голод у них только на поверхности, а внутри все сохраняется. Их дети учатся, писатели, журналисты, ученые, педагоги — все неустанно работают. Вот как дойдет до буквы ѣ — вот так... У нас же никто ничего не делает: буржуазия чистит улицы, студент торгует газетами, крестьяне лежат, рабочие частью на фронте, частью в тылу. Значит, в самом деле, мы — совершенно пустое место в мире. И какой-то огромный маховик без передаточного ремня, мы, как верно написал мой мальчик, воистину теперь химера политическая, настоящие специалисты-революционеры.

19 Февраля.

На Невском в трамвае как бывает — сидят люди молча, хмуро, стоят в тесноте, поглядывают, как бы сесть. И вдруг языки развязываются, все вступают в спор, и видишь в окошко, что на улице тоже везде кучками о чем-то говорят. Это значит, что день поворотный, исторический. Никаких газет не надо в эти дни, нужно только прислушиваться, о чем говорят.

Сегодня о немцах говорят, что в Петроград немцы придут скоро, недели через две.

— Что же вы это, последние денечки протанцевать хотите? Три дня подряд?

— Три дня подряд!

«Последние денечки» — это, значит, те, которые остаются до немцев.

А в другом месте так:

— Собрались было совсем уезжать, уложились, но вот немцы идут: решили подождать.

Попик, не скрывая, радостно говорит:

— Еще до весны кончится. Ему отвечают:

— Конечно, до весны нужно: а то землю не обсеменят, последнее зерно выбирают.

Слабо возражают:

— Думаете, немцы зерно себе не возьмут? Отвечают убежденно:

-38-

— Возьмут барыши, нас устроят, нам хорошо будет, и себе заработают, это ничего.

Злость ликующая — вырвалась, будто открыли сырой подвал.

Очень похоже, как раз так по настроению, как в дни Совета Республики, — вот-вот что-то случится, а что — хорошо никто не знает. Это новое из всех дней войны и революции: это встающее из подполья во имя порядка [неизвестное]... За букву ѣ.

21 Февраля.

Подводишь итоги к концу революционного года: что передумал, что сказал и написал, кого встретил и полюбил и кого возненавидел и кто больше всех виноват в беде русской.

Первое, о чем я подумал в начальные дни нашей смуты: Бисмарк понимал Россию как гиганта на глиняных ногах, ударишь по ногам — и все рассыплется. Что же это? попал в гиганта самый большой снаряд Вильгельма, или это настоящая революция?

Первое, о чем я написал в марте прошлого года, был пересказ-напоминание о народе Самуила, пожелавшем царя, о том, как Самуил говорил, что народ не желает управляться пророками, а хочет царя.

...Кто же виноват? Я спрашиваю, и мне отвечают теперь:

— Виноваты евреи.

И перечитывают, начиная с Бернштейна.

В чем же оказалась наша самая большая беда?

Конечно, в поругании святынь народных: неважно, что снаряд сделал дыру в Успенском Соборе — это легко заделать. А беда в том духе, который направил пушку на Успенский Собор. Раз он посягнул на это, ему ничего посягнуть и на личность человеческую.

Кто же виноват?

Жиды виноваты!

Так и отвечают, что это они переставляли пушечные прицелы, и снаряды попадали в православные храмы.

-39-

Вот неправда: евреи никогда не оскорбляют святынь, потому что они люди культурные. Святыню оскорбить могут только варвары. Нет, православный русский народ, — это мы сами виноваты.