Дневники 1920-1922

6 Октября. Летом слишком рано солнце встает, а чтобы насладиться предрассветным мраком, нужно ночь не спать. Зато осенью утро наше. Я не знаю, может быть, из-за этого наслаждения и живу я тут в глуши. Встаешь не по свету, а по предчувствию света, и потом у окна, пока желтеет холодная строгая заря, постепенно сам просыпаешься, сны проходят, как утренние облака перед солнцем… Вот сегодня таким сонным облаком предстал А. А. Стахович, кругом всё памятники обыкновенным людям.

— Необыкновенный человек у них бунтарь? — спросил я.

— Бунтарь, — сказал Стахович.

Я думал при этом, сколько у нашего высшего дворянства было чего-то детского, забавы много было в них, а в демократии новой все напряженно-серьезно.

Вчера с утра летели белые мухи. Сегодня мороз лежит на крышах, на дровах, на огороде. На досках-кладях к колодезю тоже лежало белое, и нога моя коснулась этого, и зима пахнула…

Почему чувство природы не проживается, как всё, и каждый год возвращается и переживается вновь?..

Биографическое.

Русский дикарь бросается на книжку и самую трудную для понимания: потребность интеллекта. Переворот: проклятие интеллекту, религия. А нужно бы просто взять самый интеллект под контроль чувства жизни…

7 Октября. Был в городе за пайком. Решение Афанасьевых уехать. Первое письмо Левы. Дело о краже у меня кольца комиссаром по здравоохранению передано в Полит, бюро. Семен Демьяныч очищает партию и хочет ехать в Москву «душу чистить», ненавидит примаз. интеллигенцию, верит в Луначарских, как в богов, — прозелит. «Советская смерть» Лебедева — наказание за измену: исключение из партии. Курсанов-второй, исключенный интеллигент, одичалый нераздавимый клоп. Поиски Уездлескома: бык рогатый. Посылка письма по почте, заклеивание отрубями.

8 Октября. Ночь на воскресенье с охотниками Зориным и Масленниковым, охотничьи рассказы. Дождь. Тихое памятное сырое утро — хорошо! а зайцы не вставали. Под дождем в Поломе, почти босой. Сострадательный Ефим Иванович увидел, проезжая в город, и привез мне калоши^{127}.

9 Октября. Второй зазимок, более прочный, в тени снег держался до полудня.

10 Октября. Мороз, ясно.

Вчера вечером получена из волости бумага, что если шкрабы не явятся наутро к 10 часам (за 15 верст), то будут сурово наказаны. А у нас экзамены.

Надо вести дневники школьного учителя. В пятницу прихожу в отдел, сидит новый заведующий Ильенков, стоят Курсанов, интеллигент, исключенный из партии, волостной заведующий отделом нар. образ., солдат с мутными глазами, говорят, что он недавно приехал из германского плена и был спартаковец. Курсанов говорит: «Арестовать их всех на пять дней». Спартаковец: «Да, нужно арестовать». — «Кого?» — спрашиваю. «Шкрабов». — «За что?» — «Не представили личные карточки в трехдневный срок». — «Кто же будет учить, если арестовать?» Курсанов: «Ничего, учительница посидит дней пять, освежится и опять заучит». — «Ну, если вы арестуете, — говорю, — то я постараюсь вас арестовать, всех, кто сидит в городе по народному образованию». Ильенков: «?!» — «Извольте, — говорю, — вот за что, вот ваши преступления: за весь год ни один представитель отдела не был ни в одной школе и т. д…».

И вот опять бумага почти военная. Лютова хочет идти, я остаюсь для экзамена. Находится учительница Татьяна Михайловна Базина, но нет помещения, комнатки во всем огромном доме, все испорчено.

Искал в городе Уездлеском, никто не мог указать и нигде не было вывески, в одном доме двери были открыты, на внутренних дверях висела бумажка с надписью: «Двери за собой затворять» и под этой бумажкой было еще написано мелом: «Бык рогатый». Я подумал: «Наверно, это общественное учреждение, потому что никто частный не потерпел бы надписи „Бык рогатый“». Отворяю дверь, в комнате сидят шесть пожилых женщин на детских ученических партах и очень серьезно и быстро пишут. «Это Уездлеском?» — «Нет!» — «А что это?» Ответа не последовало. «Что же это за учреждение?» — думал я, выходя и еще раз оглядываясь на странную надпись «Бык рогатый».

Лебедев, умирающий от чахотки человек, когда-то хороший оратор, теперь не может громко говорить. Он исключен из партии. Когда спросили Уткину: «За что исключен из партии Лебедев?» — она ответила: «Раз он говорить не может, то на что же он нужен партии».

Утираюсь грязным полотенцем с петушками и вспоминаю, что когда-то у сестры это было красивое полотенце, которое так висело, и она никогда им не утиралась. — Почему же теперь я не думаю, что это красивое полотенце, и не смотрю на петушков? Потому что я им утираюсь. Значит, в полезности исчезает искусство. Вещь, которой пользуешься, не может быть предметом искусства. Искусство и польза, как ветер и солнце.

Ветер веет, потому что солнце греет землю или оставляет ее холодную. Дело делается, и веет искусство, как благодать исходит от святости. Искусство — это милость, это что даром дается, прилагается.