Дневники 1920-1922

Цвет и крест иногда враждебно встречаются, и то гибнет крест, обращаясь в ханжество (напр., «Дон-Жуан» Мольера), то, напротив, цвет растворяется в шансонетке (то же «Дон-Жуан» у Пушкина).

В Феврале мы встречали революцию, как цвет, — ошиблись, а потом живем до сих пор с вопросом — крест это, за которым последует цвет, или же состояние вне свободы и долга, вечная погибель, распад? С самого начала рассуждения мы верили, нечего ждать цветов от революции, но чувство долга не должно покидать нас.

Во всем творческом процессе начало его бывает трудно, как начинается он чувством тяжести материи, и если распадается, то появляется чувство гадости. Вот и думается, что сейчас мы испытываем чувство гадости, хотя трудно остановиться на этом по случаю своего личного несовершенства. Ищешь поправку своему личному в других, даже хватаешься за «честного коммуниста», ищешь его… а не можешь найти. Но это и очень наивно — искать морали среди насильников и убийц, искать нужно с другой стороны, там, где всё выносят и не теряют веры, но эта область еще более закрыта личным несовершенством, усталостью, ленью, способностью удовлетворяться малым. Тяжкий вопрос для каждого, кажется, не разрешимый сознанием и внутри настоящего, а после нас, после нашей смерти.

15 Мая. Тихо. Последний переход весны: густолиственность леса и парка, березовые листья все еще блестят.

16 Мая. Опять больше +20 Р в тени. Бегали тучи, гремело, но дождь не пошел. Табак отсырел.

17 Мая. Гроза. Пролил дождь. К вечеру стало прохладно.

18 Мая. Ветрено, прохладно (+7 Р). Небо закрыто вверху постоянно, а внизу перебегают осенние тучки.

19 Мая. Заря — теплое оранжевое кольцо. Майские лунные ночи. В сумерках жуки. Соловьи.

Рожь выколосилась наполовину, через 7 недель, то есть к Петрову дню, должна созреть, и даже неделей раньше.

Зародыши пейзажей.

Летний дождь под елью.

Майский холодок вечером, заря кольцом, воздух ровный, канделябры сосновых побегов.

Ночь в пуне: поссать за углом.

21 Мая. По вечерам на лугах холстом расстилаются туманы и утром поднимаются к солнцу, открывая поля одуванчиков. Сильные, долго не сходящие росы. Тетерева еще токуют, вальдшнепы еще токуют. Густо-зелено. Посевы кончены. Луга заказаны.

Остается 6–7 недель до урожая. С 10 по 17 Мая — рабочая неделя. С 17–25 — именинная. С 25 по 2 Июня — школьная. Потом 3 недели до жатвы — неизвестная и потом — охотничья.

Никола Вешний: 9–22 Мая. Воскресенье. Ливень пролил.

10–23. Понедельник. Утро — туман после дождя. Идем на Осьму.

24 Мая. На Осьме в Дубах. Холодно, ветрено. Вернулся.

25 Мая. Ясно, но холодно и ветрено. Трава сильно растет. Принес ландыши. Рожь зацветает. Расчет: 22-го Июня поспеет.

27 Мая. Первый свет зари. Еще черные деревья. На далеком конце озера поет соловей. Ему вторит коростель. Проснулась кукушка. Тихо, таинственно! Слышно, как по деревянному мостику — топ-топ-топ, часто, часто! — пробежала зверушка. И что-то булькнуло в воду. Почему же я думаю про еврея Цейтлина, которого пригласил на воскресенье к себе посмотреть мой серебряный чайник. И еще я думал, что нужно все распродать и во что бы ни стало купить корову, что без коровы не прожить. Поймав себя, я поставил ставню навстречу восходящему солнцу. В темноте думал, вычислял, что 40 учеников, отдавая в год по четыре пуда, могут содержать четырех учителей.

— Почему же ты не довел меня?

— Зачем мне было доводить тебя, если я мог взять уже образованную женщину?

Вся и прелесть была в дикости, все сопровождалось верой в мощь народных сил.

Признак выздоровления: болезнь «отпускает» оглянуться вне себя и этому обрадоваться. То, что было между теми двумя женщинами — болезнь, и потому, смотря в себя, в свою болезнь, она никогда не могла найти себе выхода; наоборот, чем больше мер она принимала для освобождения, чем осторожнее старалась быть в отношениях, тем больше были взрывы злобы.

Раньше есть собирались вместе, а срать врознь, теперь едят врознь, а срут вместе: коммуна!

Письмо из Англии!

Смертельная тоска и усталость, но вот уж не скука, еще лет пять такой жизни, и понятие скука лишится в нашем сознании всякого психологического основания. И вот, оказывается, существует мир, где люди скучают иногда, — в Англии, где есть обыкновенная жизнь! Прошлую ночь я разговаривал с кошкой, а днем я распутывал дело о мошенничестве комиссара здоровья, его товарищ за него ручался, уверял, что человек он жалостливый и знай, как я нуждаюсь, то не украл бы у меня кольца. «Коснись, — говорил он, — меня самого, да приди вы ко мне со своей нуждой, так я… — он подумал немного о том, что бы он мог дать такому человеку, — так я бы дал меру картошек! Ей-Богу бы дал, не верите?» Прошлую ночь разговаривал с кошкой, прошлый день с комиссаром, а нынче то и друг ое одинаково кажется сном, и вдруг письмо из обыкновенного мира, где не спят, где постоянный день и очень много продуктов продовольствия и можно скучать.