Дневники: 1920–1924

Час назад вернулись из Монкс-хауса после первых выходных там – идеальных, хотела сказать я, но кто знает, какие еще у нас впереди?! Я, конечно, имею в виду первое чистое наслаждение садом. Снаружи дул ветер, внутри было солнечно и уютно; мы пололи грядки весь день со странным энтузиазмом, который как раз и заставил меня назвать это счастьем. Гладиолусы стоят рядами, распустились чубушники232. Кухонную стену снесли. Гуляли до девяти вечера, хотя к ночи холодает. Сегодня мы оба окоченели и исцарапались; под ногтями земля шоколадного цвета. Потом мы были на станции233, откуда отправились в Льюис234 – впервые после войны. Ганн235 проехал через железнодорожный переезд со своим огромным бобтейлом236. На платформе стояли Томасы – бедные маленькие неряхи-сестрички едва сохраняют свою женственность. Томас237 приветливо и любезно общался с мужчинами, рассказывая им проповедническим тоном о канализации в Луте238. «Это очень се-е-ерьезно: унесло много жизней, а ущерб на четверть миллиона фунтов», – говорил он почти умиротворяющим голосом. У него нет верхних зубов. Ганн скакал на лошади галопом по заливным лугам. Его кобыла, как сказала миссиc Томас, «очень умна на дороге, но на месте ей не стоится», – это их интересует больше, чем канализация.

В пятницу я встретилась с КМ. Поначалу – сбивающая с толку формальность и холодность. Расспросы о доме и прочем. Никакого удовольствия или волнения при виде меня. Мне показалось, что она из рода кошачьих: отчужденная, сдержанная, внимательная и всегда сама по себе. Потом мы заговорили об одиночестве, и я обнаружила, что она выражает мои чувства так, как никто другой на моей памяти. После этого лед растаял, а мы подхватили ритм и разговаривали так легко, будто не виделись всего несколько минут, а не 8 месяцев. В какой-то момент вошел Марри с парой голубых и розовых дрезденских свечей. «Как мило, – сказала она, – но унеси их». «Какой ужас, Вирджиния, нет слов. Он потратил на них lb5», – добавила Кэтрин, когда Марри вышел из комнаты. Похоже, они часто ссорятся, например из-за его писанины.

– Тебе понравилась “Корица и Анжелика”?

– Нет, не понравилась.

– Мне тоже. Но я подумала, что “Крах воображения” еще хуже. Это ошибка. Зачастую очень трудно…239

Тут вернулся Марри. Мы болтали как обычно. Мишенью был Олдос240, который выпустил «Леду». Станет ли он кумиром публики? Марри рассуждал об этом слишком долго, и мы с К. вернулись к литературе, в частности к ее рассказам. Последний, «Человек без темперамента», написан в иной манере. Она нащупала нечто новое и теперь может делать что хочет. «Прелюдия» – цветная открытка. Ее рецензии – просто каракули; ни одной серьезной мысли. Похвала Салливана в «Athenaeum» вызывает у нее отвращение241. Кэтрин производит впечатление крайне обособленного человека, совершенно эгоцентричного и полностью сосредоточенного на своем искусстве. Она неистовствовала в этой теме, а я притворялась, будто роман не пишется. «А что еще нам делать? Надо писать. Жизнь…». А еще она придумывает перед сном истории о жителях города. «Весенняя ночь. Я спускаюсь к причалу и слушаю, о чем говорят путешественники…», – сочиняет она в своей обычной манере, импровизируя. Меня попросили написать рассказы для «Athenaeum». «Но я не уверена, что умею», – сказала я достаточно честно, полагая, что после отзыва обо мне она втайне хочет услышать именно это. Потом Кэтрин повернулась и сказала, что никто, кроме меня, не умеет писать рассказы: «доказательство тому “Королевский сад”» – якобы это поворотный момент. «А как же “День и ночь”?» – спросила я, хотя не собиралась о нем говорить.

– Удивительное достижение! – сказала она. – Пожалуй, у нас не было ничего подобного с тех самых пор, как… Даже не могу вспомнить.

– А я думала, что тебе не понравился роман242.

Потом она заявила, что даже готова сдать по нему экзамен, и спросила, не захочу ли я прийти и поговорить о романе за обедом. Выходит, я иду на обед. Что в таком случае КМ хотела сказать своей рецензией? Откровенна ли она со мной? В итоге я снова остро чувствую определенное взаимопонимание между нами – странное ощущение «схожести», причем не только в литературе, – и думаю, что это никак не связано с моим удовлетворенным тщеславием. С Кэтрин я могу быть прямолинейной.

5 июня, суббота.