Дневники: 1920–1924

Что ж, начнем с грандиозной вечеринки: для меня время прошло в пируэтах на цыпочках; каждая минута была на счету, и несколько из них, увы, оказались потрачены впустую. Я сидела в углу с леди Стрэйчи[283]; мы говорили о двух моих дедах[284] и индийском восстании[285]. Она рассекает по комнате словно громоздкий трехпалубник, добродушная, но легко впадающая в уныние, хранящая какие-то обиды на свою семью, как и большинство стариков, за то, что они не читают ей вслух, но при этом легко общающаяся с незнакомцами. Потом я говорила с мистером Паркером [неизвестный], американцем; увы, когда знакомишься с источником похвалы, она уже не кажется приятной – так было и в его случае. Правда, он знает меня только из «Халтурщиков[286]». Однако мой главный пируэт был с Мэри, чью руку я взяла, держала и целовала, а с другой стороны от меня на диване сидел Клайв. Она сказала, что ненавидит и боится меня. Я обхаживала ее, словно капризного ребенка. Говорят ли правду в таких случаях или ходят на цыпочках вокруг да около в ожидании подходящего момента? Еще была Нина Тертон[287], раскрасневшаяся, распутная, имбецильная, с тяжелым идиотским голосом, как в старые времена, и тем не менее интересная, как и все нечистые женщины для чистых… Она мне представляется человеком посреди океана, борющимся и ныряющим, пока я прогуливаюсь на берегу. Впрочем, можно утешить себя тем, что это идиотское занятие. Достаточно одного погружения. Мейнард сказал, что ее сексуальная жизнь насыщенней, чем у всех нас вместе взятых, – это было написано у нее на лице (пришла миссис Томсетт[288], а Л. на кухне голый!).

Бедняга Л., совершенный измученный в прошлом месяце Толстым и Морганом, наконец-то признался, что чувствует усталость и находится на грани срыва. Как хобби, деятельность в «Hogarth Press» слишком кипучая и страстная, чтобы продолжать заниматься ею в частном порядке. Более того, я не могу взять на себя коммерческую часть из-за своей некомпетентности, поэтому нам нужно подумать о будущем. В связи с этим мы уехали на неделю раньше, чем планировали, отправив Нелли выздоравливать, и взяли Лотти с собой. В понедельник я отправилась попрощаться с КМ, была завлечена на Гордон-сквер 46 с ночевкой и могла бы заполнить много страниц размышлениями о том, каково это снова спать в Лондоне, к тому же в постели Мейнарда. Я ломала голову, пытаясь вспомнить, кто занимал его комнату, когда мы жили там. Сколько же лет назад это было? Легкость и скорость жизни в Лондоне произвели на меня большое впечатление: все под рукой, а между обедом и чаем без особых усилий и приготовлений можно успеть куда угодно. Роджер, Дункан, Несса, Клайв и так далее – благодаря моему взгляду стороннего наблюдателя, я вижу их всех целостно и в перспективе. КМ попросила отрецензировать ее книгу – я отказалась, сославшись на то, что рецензирование мешает чтению. Она, как обычно, быстро меня поняла. Марри едут в Истборн[289], поэтому прощание откладывается. Это отвратительно, но мне нравится слышать, как Клайв с Ванессой ее принижают, причем я, как писательница, протестую. Однако и у меня внутри затаились некоторые сомнения в качестве ее рассказов, ведь те два, что были недавно напечатаны в «Athenaeum», не очень хороши.

И вот теперь я не могу написать свое мнение о «Дон Кихоте[290]», как задумывала, поскольку сливки сняты и мыслей не осталось.

5 августа, четверг.